Страница 19 из 86
Она уперла лезвие меча в пол и рядом с ним насыпала дорожку магнезии, отсекая меня от комнаты.
- Твоя работа, не упасть, не выйти и когда скажу – огонь, ты должен ткнуть в меня мечом.
- В смысле – в тебя?
- Доверься мне, ты должен пронзить меня, ту, что будет просить у тебя огонь, мечом насквозь.
- Ты же не собираешься отправится к нижним без меня? – я смотрел на женщину из своего угла, не пытаясь ослушаться.
- Нет, - она невесело улыбнулась. – Пока я не спешу в край бесконечной ночи. Помни, ты обещал.
Тело Сома лежало на матрасе плотно спеленато в гусеницу. Только правое плечо виднелось из кокона.
Кирка опустила в кубок три пальца правой руки и выдернула тонкий стилет из прически, рассыпав волосы по плечам.
- Услышь меня праматерь, сидящая на границе дня и ночи, - запела она, - пальцы прочертили три полосы по лбу, делая ее похожей на коммандос, готовящихся на опасное задание.
Опять опустила пальцы в чашу кубка.
- Услышь меня праотец, плывущий в колеснице, запряженной солнцем и луной, - и прочертила три полосы на правой скуле.
С каждым словом в комнате становилось темнее.
Опять пальцы зачерпывают дурно пахнущую жижу, и она продолжает петь:
- Приди путеводная нить, соединяющая живых с мертвыми, покажи свое начало и конец, - и как только пальцы нарисовали три полосы на ее левой скуле, темнота пала тяжелым покрывалом.
И в этой темноте засветилась точка, разгораясь и прогоняя странные тени, пришедшие вместе с темнотой.
Чем ярче горело содержимое в кубке, отбрасывая служителей ночи от тела на матрасе, тем ужаснее была женщина с горящими полосами на лице.
Казалось, что тысячелетнее чудище, с пергаментной кожей и костлявой фигурой заняло место Кирки и тянет высохшие руки к метке, которая горит на плече Сома, из ее центра пульсирует тонкая нить, уходящая в сторону ворочающихся в темноте фигур.
В какой-то момент я понимаю, что все волосы на моем теле приподнялись и холод лижет позвоночник, заставляя каждую секунду чувствовать себя в колоссальной опасности.
Вот чудище, тыкающее кубком в темноту и даже периодически достающее прячущихся в ней, изворачивается и выплескивает на Сома остатки варева и сквозь крик, который вырывается из его горла я слышу ее почти беззвучное «огня!» и делаю самый тяжелый шаг в жизни, выполняя ее команду.
Когда меч с треском входит в сухую, по ощущениям плоть, та вспыхивает факелом, больше всего похожем на вспышку фосфора. Становится невероятно светло, глаза, не успевшие перестроится, превращают в слепого котенка, сжимаю ресницы, что бы темнота вернула зрения и смотрю снова.
Огонь пляшет на плече нашего проводника и маленькие язычки скачут из этого центра по нити, один за другим, туда в противоположный угол комнаты, откуда пытается высунуться мохнатая лапа, сжимающая нить.
Но я понимаю, что ей не победить, нити уже нет, она существует только в виде огня, который лишившись топлива на плече мужчины стремится остаться жить и поэтому с остервенением пытающийся достигнуть начала нити.
В момент, когда первый язычок прыгает на лапу, я слышу удивленный вздох, потом чей-то голос произносит странную каркающую фразу, и только потом я понимаю, что затухающим голосом кто-то кричит – идиот, где у тебя вода.
Я опускаюсь возле горы обгоревших тряпок, которая осталась на месте Кирки.
Нет сил протянуть ладонь к тому, что осталось.
Из прорехи вываливается Юи-юи и прыгает в кучу и мне на руки.
Я не успеваю ни удивится, ни огорчиться.
Юи-юи валит меня на пол – чесать – чесать, доносится ее восторженный крик.
Тряпки осыпаются и с пола поднимается голая Кирка.
- Если ты, - тычет она пальцем в мохнатика, - еще хоть раз запрыгнешь мне на спину, я тебя, - она замирает, осознав, что я ошалело рассматриваю ее возвышающуюся надо мной фигуру, - я тебе шерсть перекрашу, - все же завершает угрозу и уходит из поля моего зрения.
- Кирка, я рад тебя видеть, - хрипло каркаю, почесывая основательно подросшего детеныша.
- А как я рада, - отвечает она, – видеть себя, - не дай бог еще хоть раз повторить это.