Страница 19 из 23
К расстрелу покойного Блюхера приговорят посмертно. За что? Вчитаемся: «участие в антисоветской организации правых и военном заговоре и шпионаж в пользу Японии». Заодно расстреляют двух первых жен Блюхера, его брата и жену брата. Тоже «японские шпион и шпионки».
Белогвардеец Нечаев проживёт дольше: его арестуют в Маньчжурии в сентябре 1945-го, расстреляют в Чите в начале 1946-го, реабилитируют в 1992 году. Но это я забегаю вперёд.
Вот так преследовали Николая Григорьевича Онучина война за войной.
«Сначала против германцев, потом против большевиков», – его фраза из анкеты. И напоследок он воевал с одними китайцами против других китайцев.
Фу, кончились битвы. Теперь скупой пересказ анкетных записей. С ноября 1928-го – служба в Акционерном Обществе «Чурин и K°» в качестве приказчика в отделе экспедиции магазина в Новом Городе. Пишет Николай Григорьевич о своей зарплате в 185 «маньчжурских долларов», это он так называет действующую валюту – гоби. Частная квартира, комната с кухней. Плата за аренду жилья – 14,5 гоби в месяц. Жена его София Алексеевна – кассирша в Рижской пекарне в Модягоу, 40 гоби в месяц. Дочь Людмила учится, круглая отличница. Это всё из самой первой анкеты, заполненной Николаем Онучиным 17 апреля 1935 года.
А потом – анкета от 14 мая 1943 года. Тут у Николая Григорьевича Онучина разные должности в «Чурине» – приказчик, экспедитор в магазине в Новом Городе, продавец скобяного отдела.
Оп-па! Скобяной отдел. От слова «скоба».
Интересно-интересно. Ведь мой дядя Шура Усачёв – будущий муж тёти Милы Онучиной, ведь он тоже служил продавцом и приказчиком в скобяной торговле, которая считалась очень выгодной коммерцией. Правда, работал Шура не в «Чурине», а в магазине Свистунова на Модягоу. Так что напрямую Александр с будущим тестем вряд ли сталкивался, по крайней мере, по одну сторону прилавка. Разве что по разные стороны – как покупатель и продавец. Или как оптовый торговец и продавец в розницу. Как конкуренты на бойком рынке скоб и шарниров. На худой конец – как встречные прохожие на узкой улочке.
Все они какие-то скобяные. Кроме отличницы и красавицы Милы Онучиной. Она в «Чурине» вырастет до очень высокого поста.
Харбинский блокнот, 7 декабря 2017 года, день
Профессор пыльных писем
Письма не в пыли как таковой, они просто из давным-давно минувших дней.
– Она была главный бухгалтер, – переводит мне Юра Хуан Хун слова профессора, когда тот выложил передо мной на стол очередную стопку писем. Скрупулёзно выписанные пером русские печатные буквы на тетрадных страничках в линию. Профессор, он же создатель Музея писем харбинской эмиграции, что-то ещё говорит по-китайски, а я, не дожидаясь перевода и не вчитываясь в текст, торопливо ищу последний лист с подписью. Ага, вот подпись: «г. Харбин, 2 июня 1965 г. Н. А. Давиденко».
Фамилия мне ничего не говорит, неинтересно, отодвигаю бумаги в сторону. И для видимости, будто мне не безразлично, перебиваю профессора:
– А где эта Давиденко служила главным бухгалтером?
Юра переспрашивает профессора Ли Лиана и говорит мне:
– В универмаге «Чурин и компания».
– Что? – я всполошился, профессор это увидел, и на его лице появилась довольная улыбка. – Главным?.. Бухгалтером?.. Да ещё и прямо у Чурина?.. Вот это да! А в какие годы?
Юра выслушивает хозяина Музея, говорит мне:
– С 1949 года по 1955 год.
Я подпрыгиваю на стуле. Ничего себе! Ведь именно в эти годы, с декабря 1948-го по 3 июня 1955-го, в «Чурин и K°» служила тётя Мила – Людмила Онучина, впоследствии Усачёва. Она занимала пост Заместителя Заведующего Экспедицией Универмага в Новом Городе вплоть до выезда из Китая в СССР.
Людмила Онучина с Ниной Давиденко знали друг друга минимум пять лет, ведь работали в управленческом помещении на четвёртом этаже универмага, в одном коридоре, мне Юра показал то крыло в здании, где испокон веков была и сегодня есть контора.
Вот так совпадение! Возвращаю себе под нос исписанные Ниной Давиденко тетрадные листки, уже никого не слушаю, читаю, что-то выписываю в блокнот, снимаю на смартфон текст. В письме – сплошные страсти.
Ещё раз смотрю даты. Нина Афанасьевна Давиденко писала эти жалобы в 1964-м и в 1965-м. Что такое, почему? Ведь почти все российские эмигранты съехали из Китая на советские просторы десятью годами раньше – в середине пятидесятых.
Что заставило Нину Афанасьевну остаться в Китае? Да ещё и со старенькой мамой. Большинство русских эмигрантов в те самые шестидесятые уже жили не тужили в СССР; этнических россиян стали пускать на историческую родину в 1954 году. Кто-то из богатых и искушённых отбыли в Австралию, в США или в Южную Америку – это тоже тысячи бывшего нашего народу.
К середине шестидесятых, к грядущей «культурной революции», из Харбина не съехали, по разным свидетельствам, то ли несколько десятков россиян, то ли под тысячу. Оставшиеся русские в глазах китайского населения – люди второго сорта. Не устроиться на работу. От китайцев – насмешки и издёвки.
Профессор Ли Лян, представившийся Андреем, не говорит по-русски, но знает содержание всей своей огромной коллекции писем, которые на русском языке. Переписка между эмигрантами, письма в эмигрантские фонды, заявления и жалобы в адрес китайских властей, как в случае с Ниной Давиденко.
Одна из комнат в городской квартире Ли Ляна забита экспонатами – письмами как таковыми в оригиналах, а ещё – подшивками эмигрантских газет и всем таким прочим. Очень многие материалы оцифрованы. Чтобы в ту бездну окунуться, нужны полгода, а не пару часов, которые у меня на визит к профессору.
Профессор Ли Лян был даже чуток разочарован, что я уткнулся только в один «экспонат» и ни на что другое не смотрю.
И я его действительно достаю вопросами только про Давиденко. Почему в 1954–55 годах она не уехала из Харбина? Тяжело уезжать с мамой, которой шёл восьмой десяток? Ли Лян пожимает плечами: то ли утвердительно, то ли с сомнением.
Другие причины не уезжать в СССР. Может быть, японское подданство? Профессор машет рукой: нет, к семье Давиденко это не относится. Или опасность преследований в СССР? Это может быть, ведь Давиденко – не простолюдины. Тогда – потеря собственности в случае отъезда? Главбух была состоятельной дамой? В жалобах есть намёки на то, что мать и дочь Давиденко несут потери на сдаче в аренду принадлежащего им жилья.
Кстати, в самом деле, а что это за «принадлежащее ИМ жильё». Им – это семье Давиденко? Но ведь в Китае уже социализм: «Всё вокруг народное, всё вокруг моё». Какая частная собственность? Или Мао Цзэдун такое допускал? И чтобы лучше понять, почему именно так трагично сложилась судьба бухгалтера универмага «Чурин» Нины Давиденко, я запросил в электронном читальном зале Хабаровского архива дело её отца – русского эмигранта Афанасия Фёдоровича Давиденко, коммерсанта, владельца магазина и домовладельца. К тому времени, когда пятидесятидвухлетняя Нина Афанасьевна писала жалобы в какой-то китайский «обком», её отец уже умер.
Эмигранты в анкетах и доносах
Ушлая Ушвей и тёртый Давиденко
Афанасий Давиденко – выходец из города Хорол Полтавской губернии, он 1880 года рождения. Отец его был коммерсантом, сам Афанасий, закончив два класса городского училища (куда больше-то?!), стал помогать отцу в торговле. В 1900 году в том же Хороле женился, и через пять лет с супругой Меланией Мироновной уехали на КВЖД, на станцию Ханьдаохэцзы, где предприимчивый молодой человек стал смотрителем зданий, принадлежащих железной дороге.
Наверное, «хлебная» должность.
Её не поменял и при переезде в столицу русской эмиграции – стал смотрителем зданий КВЖД уже в самом Харбине. На том посту проработал с 1909 года по 1925-й. Может, и разбогател?
Уволился с КВЖД, занялся коммерцией. Имел своё дело и в Харбине, и в Дайрене. Заработал денег. В 1936-м приобрёл многоквартирный дом на улице Кавказской – угол с Новогородней. Это самый престижный район города – Пристань. Рядом наицентральнейшие улицы – Китайская (это «харбинский Арбат»), Биржевая, Коммерческая. Собственный дом – не для того, чтобы жить самому. Квартиры в этом большом доме сдавал внаём.