Страница 12 из 23
Хунхузы и сейчас в Китае есть. Куда от них денешься?! Везде они есть, только по-разному называются. И у нас есть.
Кстати, за месяц-другой до этого рекордного прыжка Михаила Усачёва и пальбы по нему злобные хунхузы стреляли и в его свояка – Александра Дмитриевича Нежинского, брата жены родного Мишиного брата, и тот тоже спасся, не попали.
А вот однофамилец и знакомый Михаила – Усачёв Григорий Терентьевич, тот не уберёгся. Он в 1935-м работал слесарем в мастерской концессии Кондо на станции Яблоня, хунхузы русских донимали, сожгли дровяной склад предприятия, а на дворе декабрь, впереди зима. И мужики под началом местного полицейского собрались в добровольный отряд, провели несколько боёв, поуменьшили банду численно. Но Григорий Усачёв был ранен в правый бок пулей навылет. Лечился в больнице БРЭМа в Харбине. Там получил предложение на завод Вегедека, слесарь он был классный, хоть куда. Нежданно-негаданно («благодаря» хунхузам) переехал в Харбин. Потом в Мукден. Там они ненароком встретились – однофамильцы Усачёвы, Григорий и Михаил, об этом в главе «Опрометью из Мукдена». То есть из Мукдена «опрометью» – и как раз в Барим.
А в Бариме Михаил предвосхитит мировой рекорд по прыжкам в длину Тер-Ованесяна. По которому не стреляли. Хотя, как знать… Если фигурально, то все большие спортсмены под прицелом. Все за ними следят. Попробуй набедокурь.
Семейная история
Шапка, шляпа и картуз
Ну а мы вернёмся к тому времени, когда Михаилу не двадцать пять, а всего лишь пять, и ружьё марки М-5 у него пока деревянное, игрушечное. И когда он проснулся на новом месте. Сюда, в Харбин, в застроенный невеликими домиками район под названием Зелёного Базара, они приехали вчера поздно вечером. Сестра Клавочка посапывала на соседней деревянной кровати, укутанная большущим одеялом. Папы с мамой в доме не было, их голоса доносились со двора.
Миша протёр глаза, влез в валенки и потопал к печке из красного кирпича. Она натоплена, и в доме очень тепло. Пахнет деревом, которым обиты стены. Миша вертел головой, разглядывал всё вокруг. Тут вошла мама Прасковья с тазиком постиранного белья, обрадовалась, увидев Мишу проснувшимся и бодрым, стала над печкой греть руки:
– Вот тут мы и будем теперь жить. Тебе нравится? Ну вот, видишь, как хорошо! Главное, чтобы тебе и Клаве нравилось.
Их новое жилище по просторности, конечно, уступало «телячьим» вагонам, где семья перебивалась чуть ли не с месяц. Но Миша заметил, что свободного места в этой комнатушке всё равно больше, чем в сарае с папиными инструментами и детским самокатом. Сарай стоял во дворе их дома в Троицке, где остался жить папин брат – дядя Семён, который с папой на одно лицо.
Итак, приехали в город Харбин. Отошли от дороги. Отмылись: ух, как хорошо, длинненькое глубокое корыто, тёплая вода в вёдрах на печке. Отоспались, отъелись, отстирались, отгладились.
И на третий день Анастасия Константиновна Панфилова, она Мише и Клаве приходилась двоюродной бабушкой, повела новых харбинцев в их Харбин. Чтобы они его узнали, начали к нему привыкать и в него влюбляться.
Сначала они увидели строгий официальный город с железнодорожными конторами, училищами, полицейским управлением, госпиталем, большими домами, в которых несколько этажей и много квартир. По улицам прогуливались белолицые благородные люди в красивых зимних одеждах.
Подошли к перекинутому через железную дорогу деревянному мосту необычной конструкции, он будто взмывал над поездами и товарными складами.
– Это виадук, – блеснула незнакомым словом тётя Настя.
Павла больше заинтересовало не название, а строительные особенности. В покрытии моста доски для пешеходов и рикш лежали по-обычному, плашмя, а для повозок – конных и безлошадных – эти доски для пущей прочности поставили стоймя, на торец. Павел остановился и разглядывал, какими скобами всё скреплено, даже руками ощупывал.
Да, именно здесь, на мосту, Мишуха впервые увидел самоходные экипажи, о существовании которых слышал от взрослых. Не громыхающие грузовики, какие его пугали в Троицке, а красивые экипажи для людей. Перед его глазами вдруг возникла повозка, передние колёса у которой были поменьше, над ними урчащий мотор размером с сундук, задние колёса большущие, на сиденьях восседают молоденькая барышня и улыбчивый господин, он за блестящим жёлтым рулём.
– Мотор, смотрите, мотор! – закричал Миша и запрыгал на месте от восторга.
– Это машина, – уточнил его отец.
– Здесь это называют аутомобиль, – тётя Настя насчёт транспорта знает всё, ведь она служит не где-нибудь, а в самих харбинских мастерских «Форд». Правда, всего лишь поварихой в тамошнем буфете, но какая разница, она всё равно «аутомобилистка», раз кормит шофёров и механиков.
А вторая машина, которая тоже прошла через виадук, была с крышей, и людей в ней сидело не двое, а уже четверо. Миша весь заохал, рассмешив родителей.
Через виадук перешли в совсем «другой» город, в другую часть Харбина, которая пониже ростом, покудрявее, поразноцветнее. Улица, по которой они шли, состояла из таких же вычурных особняков, какими в их Троицке красовался Васильевский переулок, только в сто раз изящнее и богаче.
– Это у нас самая главная улица, её зовут Китайской, а нам по ней чуть дальше, – сказала тётя Настя. Она знала, куда их ведёт, но пока хранила секрет.
Всё смотрелось диковинным. Реклама на все лады и на всех поверхностях. Солидные здания банков, сколько же их, этих банков? И сколько же у людей денег, раз банков не счесть?!
Зазывные крики продавцов газет. Мастерские ювелиров. И всё магазины-магазины. Мишуха в двубортном пальтишке бегает от витрины к витрине, его уже не удержать. Клава не отстаёт от шустрого младшего брата. Много китайцев. Кто-то просто прохожий, кто-то осторожно катит на велосипеде, а кто-то впрягся в повозку-рикшу и везёт или пассажиров, или тяжёлые тюки.
Но русских на Китайской улице всё равно больше.
Красивые дамы в изящных пальто или уже в нарядных шубках, потому что прохладно. Нарядные шляпы, одна на другую не похожие, шарфы на всякий манер. Ухоженные, спокойные, не нахмуренные. А мужчины – уверенные в себе и тоже заботящиеся о своей внешности: на них начищенные ботинки и наглаженные брюки, из-под шарфов проглядывают галстуки, а на голове шапки или картузы, которые Павел снисходительно оценивал профессиональным глазом скорняка: «Так себе, ничего особенного, но сойдёт».
А какие свободные люди! Просто удивительно. Другой мир.
Двадцатилетняя худенькая Татьяна Толстикова, красивая, самая яркая из сестёр, с уложенной на одну сторону копной чёрных волос, засматривалась на витрины модных магазинов.
Её семейная сестра Прасковья, чуть полнеющая (с чего бы это, с какой еды?), больше разглядывала полки с хлебом и вкусно пахнущие прилавки с колбасой и копчёностями. Ей предстояло готовить обед, а тут столько всего, глаза разбегаются.
Строгий Павел смотрел на бирки с ценами и вычислял в уме, а что сколько стоит в переводе на царские деньги. Он привёз из Троицка скопленные золотые рубли, немного, только на первое время. Семью нужно кормить и одевать, ведь их троицкие наряды смотрелись куда скромнее нарядов харбинских прохожих. Ладно, сам-то Павел неожиданно оказался одетым ещё более-менее, чуйка на его плечах, отороченная мехом, по харбинским меркам не такая бедная.
А вот Прасковье вместо её кацавейки, пусть и на соболе, нужна шубка просторнее. Она вообще-то на сносях. Как только дорогу пережила?!
И для Павла самое главное сейчас – найти работу. Сокровище – это не золотые рубли в кармане и в разных подкладках. Сокровище – это работа.
Тётя Настя будто угадала, что у него в голове. А вернее – она всё заранее продумала и, наконец, раскрыла секрет:
– Павел, собирай свою разбежавшуюся семью. Сейчас мы все сворачиваем на улицу Конную. Так, правильно. На углу мы видим красивое здание. Смотрите, смотрите. Это Духовное Еврейское училище. А дальше что там? Читай, Павел, вывески.