Джекпот

На Рождество Костя уговаривает ее провести три дня в пансионате в Катскильских горах. Первый их совместный выезд. Уговоры не с тем связаны, что Маша не хочет – очень хочет, тем более в отсутствие бывшего сумасшедшего бойфренда (а может, и не бывшего, кто их разберет?), а с невозможностью пристроить дочерей. Ехать вместе с ними Маша категорически отказывается. Полунамеками объясняет приставшему Косте – лучше, чтобы девочки не видели их вместе. Почему? Потому. Вот и весь ответ. В конце концов дочек забирает к себе один из братьев.

Пансионат «Союзивка» называется, на украинский лад. Когда-то украинцы-эмигранты первой волны купили землю, на ней домики деревянные построили, не ахти какие, но гости в них не переводятся – природа дивная, особенно после задрипанных Бруклина или Квинса, хотя, конечно, и там места приятные есть, однако таких гор, деревьев и такого воздуха – нету. И цены за жилье и питание сносные, даже, можно сказать, совсем низкие.

Косте и Маше номер на первом этаже попадается, довольно холодный – спать в свитерах приходится. На улице зима настоящая, сюда она рано приходит, вот и не хватает протопки. Никто их в «Союзивке» не знает, никто им и не нужен – в кои веки вырываются на волю вместе, зачем им лишние люди. Гуляют от завтрака до обеда, потом сон, снова прогулка, ужин, посиделки в холле главного корпуса у камина, музыка, треп и – в койку.

Скучают оба по природе, забираются на гору, откуда вид сумасшедший на окрестные леса и озеро, заледенеть успевав. А какие водопады замерзшие, струи, кажется, на лету морозом схвачены, хрустальными подвесками спускаются, а рядом, под снегом – стылый ручей. Господи, как человеку мало для счастья надо: всего-то три дня отдыха с женщиной, которая все ближе и желаннее становится… И, утоляя ненасытное желание, занимаются они любовью трижды в день. (Откуда только у него силы берутся, изумляется Костя, не мальчик же далеко…) Это их протест против свиданий по часам раз в неделю, против плена обязанностей, обязательств, обстоятельств, всей этой постылой повседневности, в которой бьется человек, как муха в паутине, в попытках тщетных вырваться на желанную свободу.

После трех баснословных рождественских дней все реже доводится видеть Машу. Андрей возвращается из России, говорит, что уходит из семьи, и действительно уходит, во всяком случае, снимает квартиру, где начинает жить один, по словам Маши. Костя избегает выяснений, бывает ли там Маша. Наверняка бывает, хотя не говорит. Послать ее ко всем чертям не в Костиных силах. Но все реже появляется она в доме на 19-й стрит, все чаще под разными, вроде бы благовидными предлогами переносит свидания. Жизнь втроем, классический вариант, только кто муж, а кто любовник? Неделя за неделей, месяц за месяцем катятся безостановочно, ничем не отличимые.

Надвигается день рождения Костин, дата некруглая, оставаться в Нью-Йорке невмоготу, собирать друзей неохота – повод не тот, ехать к дочери тоже что-то не хочется; решает взять отпуск – и в Лас-Вегас, где дотоле лишь единожды был, еще с Полиной. Маша, понятно, отказывается – дети, то, се… Лететь одному и в одиночку рюмку выпить в свой день совсем грустно. Пригласить по старой памяти Эллу? Не поедет, обижена, хотя виду не подает. Понимает, что у Кости другая женщина. Продолжает для виду поддерживать отношения, впрочем, какие отношения у них могут быть на работе. Здравствуй и прощай. Но в его квартире не была ровно столько, сколько времени там появляется Маша. Вначале Костя темнил: дескать, устает, неважно чувствует себя, Элла догадывается и ни о чем его не спрашивает. Разошлись и разошлись. Ну и ладно… Вроде соглашается составить компанию дружок-редактор, и похоже, удастся вытащить киснущего Леню из Квинса – пускай развеется.

Заказывает билеты, незаметно подкатывает суббота, дата вылета, приезжает во вторник домой, принимает душ, накрывает на стол – в кои веки обещает Маша приехать, поздравить его заранее. Но, честно сказать, не верит он в возможность свидания – опять какие-нибудь обстоятельства помешают, и вдруг в гортани будто ком застревает. Пробует проглотить, воду пьет, не помогает, еще сильнее ком и глубже, на переходе к груди, и отрыжка противная. Было так уже дважды: месяца три назад секунду-другую ком постоял и ушел; и, наверное, с месяц, тогда минут пятнадцать длилось. И вот в третий раз прихватывает. Нутром чует Костя нехорошее. Сердце. Похоже, так при самом начале инфаркта бывает. Только этого не хватает. В субботу же лететь. Спокойно. Проверить пульс. Нормальный, аритмии нет. И болей за грудиной тоже нет. И голову не давит. Ничего страшного, просто день жаркий и влажность под сто процентов. Сейчас пройдет. И в этот момент сигнал домофона. Маша.

Сколько потом ни восстанавливает события, не может припомнить, о чем говорил с Машей, пил ли вино; помнится только, как плохое предчувствие все сильнее охватывало, как прислушивался к себе и молил: ну, проходи же скорее, проклятый ком, и как старался не выдать, не показать. И в таком состоянии, безумец, любит ничего не подозревающую Машу, правда, короче обычного. Идиот, самоубийца. Последняя надежда призрачная: а вдруг пройдет, отступит…

Лучше не становится, хуже – тоже, подташнивает, и ком по-прежнему торчит. Маша уходит, оставив подарок – ракетку (да, самое время теннисом заниматься!), Костя соображать начинает, что дальше делать. Вызвать «скорую» и в ближайший госпиталь ехать? Не улыбается провести ночь в приемном отделении наедине с резидентами, кто только готовится дипломированными медиками стать, – врачи-то давно по домам, а о ребятах этих он у себя на работе наслышался, те еще эскулапы. Решает перекантоваться до утра.

Сон не идет, в полудреме прислушивается к себе, постепенно привыкает к кому и отрыжке. Кажется, становится легче. В восемь утра Костя в офисе у своей врачихи. Она будет позже, медсестра по его просьбе снимает кардиограмму и успокаивает: ничего страшного. Врачиха приходит в девять. Смотрит кардиограмму и медсестре громко и встревоженно: срочно «скорую»! А Косте: кардиограмма плохая, надо в госпиталь. Без разговоров. Да я в Лас-Вегас улетаю, билеты куплены, канючит Костя, словно разжалобить хочет докторшу, которая возьмет и отменит решение, а сам понимает: не судьба лететь…

«Скорая» прибывает через пятнадцать минут, две чернушки симпатичные, работают споро, обвешивают Костю датчиками, по новой – кардиограмму, начинают бумаги нужные оформлять. Как жене сообщить насчет госпиталя? Нет жены, один живу. Тогда кому сообщить, родственникам, друзьям? Дает координаты Дины. Потом Машины. И друга-редактора. Врачиха успевает с кем-то связаться, переговорить, сообщает «скорой» и Косте, куда едут. «Госпиталь приличный, кардиология одна из лучших в городе, я предупредила – будут ждать».

Чернушки Костю на носилки, он сопротивляется – еще в состоянии сам дойти до машины, те чуть ли не силком укладывают. Все, отправляется Костя в неизвестность, гоня мысли о плохом.

До середины дня лежит он в блоке интенсивной терапии. Врачуют его по полной программе: капельница, кровь из вены на анализ, кардиограммы снимают, один врач, второй, третий, американцы, русские, беды нет, говорят, инфарктик небольшой, передней стенки, микро, ангиографию сделаем, поставим стент, это штучка такая наподобие пружинки, которая артерию расширит, и через денек домой. А полететь в Лас-Вегас можно? Нет, дружище, про казино забудь пока.

Переводят Костю в палату двухместную, сосед – старый еврей-хасид, возле него родни выводок, говорят то на английском, то на идиш, Костя тоже не один – дочь уже примчалась. Была на совещании, получила сообщение на автоответчике, отпросилась у супервайзера и помчалась из Эктона в Нью-Йорк.

– Папа, не волнуйся, ничего страшного, подлечат и отпустят, – успокаивает Дина, а на самой лица нет. За одно только, чтобы увидеть ее переживающей, в тревоге неподдельной, стоило попасть сюда, посещает Костю мысль неуместная.

Меж тем, ком и отрыжка прошли незаметно. Чувствует он себя вполне сносно. Покемарить бы часок… Не дают, везут коридорами нескончаемыми, и капельница следом. Таблички на дверях Косте знакомы, понятны – сам ведь в таком заведении обретается. Ага, приехали, отделение кардиохирургии.