Страница 7 из 13
Мужик Прима курит. Баба не даёт в пещер курить. Ругается, иди на улица кури, кричит, разведусь, имущество заберу и иди опять в свой Гималай. Вам тут не Гималай, говорит, тут центр тайги, Северный Урал. Панаехали тут. Виганю, гаварит, где ты такую же найдёшь? Руки в боки стоит, ноздри, как пылесос дышит, барада торчит. Я её вабще боюсь! А снежная человека мужик, она такая добрая, идёт курить на гору Отортен – "не ходи туда» – переводится. А она ходит туда и курит, и выпьет с горя, там заначка есть. Баба белый халат ему дала, говорит, не пугай ребят, кури и всё.
А манси стоят под горой, подглядывают. Говорят, вон они боги наши – в белом ходят, трубки курят, кольца пускают.
А боги есть, я сам видел. Три бога один раз, мы курили сидели, они пришёл, спрашивают:
– Мужики, дай закурить.
А как ты не дашь? На улице нет никого. Мы дали, они дальше пошли. В белых халат, на лыжах, с автоматами. Палец к рот прикладывают, тише! – гаварят.
Я на зона был когда, в Ивдель, итальянский мебель делал: табурет, полочка, скамья, ручка для лопата, проста дощечка гладкая, в хозяйстве пригодится. Всё делал. Начальника зона говорит, всё, ты свободен, иди кури своя травка на воля. А куда? Он показал, туда иди. На юг иди, домой иди. Я сумка взял и пошёл туда. Да не туда. Начальника ошибся. Или пошутил. На север показал. Шёл, шёл, шёл я… и пришёл. Дальше не помню. Глаза открыл – снежная человека, баба, меня на ручках качает. Кричит:
– Папа, папа, он глазки открыл, улыбается.
Мужик подбежал, гаварит, сын, сын. На бабу показал, это мама твоя. Исцеловали меня всего. Вверх пад паталок подбрасывает, кричит, чу-кик, чу-кик! Харашо, паталок – 7 метров, галава целая. Усиновили меня. Я думал, если они так меня любят, может, не съедят. Я долга им не мог говорит, мама, папа. Толька-толька привыкаю.
Я к маме падбегаю, гаварю, мамачка! Мы с папой гулять пошли, курить пошли. Он меня за ручку повёл. Она как закричит на папачку:
– Ты куда ребёнок голый повёл на мороз? Сматри, какая у него шерсть тонкий, как у обезьянка. Его толька в Африка можна водить с такой шерсть.
Одела меня в олений шуба, олений штаны, олений трусы. Она говорит, новый всё, вчера сшила. Мы пашли, ко мне сразу олень подбежал, с рогами, нюхает меня, нюхает, не отходит. Мы идём и он идёт. Может, шкура – из его оленихи любимой? А может, в меня влюбился? Снежный мужик, папа, взял его за рога, покрутил над головой, поставил на место. Олень убежал и опять прибежал. Ещё олени привёл, сани привёл, упряжка олений. Мы сели, быстра поехали на перекур. Так и ездим: на охоту – на медведях, курить – на оленях. Как хорошо, кагда тебя любят!
Плоха стало, когда Малахов сказала, снежная человека виновата, ребят напугал. Мама с папой вальнуется, плачет, иди сын в редакцый, скажи, мы ничего не знал. Пусть берёт съёмочный группа, приезжает. Малахов усиновим… Дорогой редакцый! Памагите искать брат Андрей Малахов! Будем за правдой ехать. Мама-папа в беде выручать.»
Вздремнул
Вася Васильев спал ровно пять лет. Тихо спал, не дёргался. Пять лет назад перед сном он спросил жену:
– Зина, у нас есть талоны на водку?
– Есть, а что толку? Всё равно не отоваривают. Нечем.
– Дак тогда какой смысл вообще на улицу выходить?
И завалился спать.
Зинаида обрадовалась, когда он не проснулся на следующий день. И через неделю. И через год. Ну как хорошо: есть не просит, пить не просит, и хоронить не надо. Спит себе, тёпленький, розовенький. Правда, по осени ворочается почему-то. Зинаида ухаживала за ним, за спящим, как могла. Весной, когда мыла окна, протирала и ему этой тряпочкой лысину и лицо. Он улыбался во сне. А во время уборки, раз в месяц, обязательно проходилась по нему веничком. На зиму она не забывала укрывать его одеялом. А к лету обязательно одеяло снимала и не укрывала ничем. Потому что лёг он спать, как всегда, в одежде.
На третий год сна Василия она всё-таки дала согласие на сожительство Ивану. Правда, тот просил чуть больше – руку и сердце. Но Зинаида твёрдо отрезала:
– Это как же при живом-то муже?!
– Да он же спит.
– А вдруг проснётся? Как я могу замуж идти, если муж вздремнул немного.
Первая внебрачная ночь Зинаиды с Иваном была кошмарной. Дело в том, что Василий и Зинаида жили в однокомнатной квартире. И в самый ответственный момент Василий вдруг встал с постели и с закрытыми глазами сходил в туалет. Потом попил рассолу из банки и снова залёг.
– А ещё замуж звал, – язвительно сказала на следующий день Зинаида Ивану, – в любовники даже не годишься.
– Дак чо он ходит-то? – только и мог ответить Иван.
Василий проснулся через пять лет под вечер.
– Зина, сколько времени? – был первый его вопрос.
– Без пятнадцати семь.
– Утра или вечера?
– Вечера.
Василий вскочил и бросился к выходу.
– Ты куда?
– В магазин, надо успеть до закрытия за бутылкой. Давай быстрей талон.
– Да нет никаких талонов.
– Чо, опять не выдали? – он резко сунул руку в карман брюк и вынул мятую пятёрку. – Видишь, деньги есть, я вчера заначил. Давай быстрей талон.
– Выкинь эти деньги.
– Ты чо, Зина, последнюю пятёрку – выкинь? Да у меня башка трещит после вчерашнего. Не проспался…
Зинаида достала из-под скатерти с комода талон пятилетней давности, и Василий исчез за дверью.
Прижав к груди одной рукой талон, а другой пятёрку, Василий выскочил из подъезда и…
… Остолбенел!
За одну ночь – и так всё изменилось! Вместо шашлычной – казино, вместо булочной – банк, вместо баб – дамы, вместо мужиков…
– Эй, мужик, мужик, а чо тут такое происходит? Кино, что ли снимают?
– Я господин, а не мужик, – ответил мужик.
Ага, значит, вместо мужиков господа. На домах – реклама и зеркальные стёкла. Подбегая к винному, Василий заподозрил неладное. На улице не то что очереди – ни одного человека не было.
“Закрыли, не успел”.
Но дверь была широко распахнута, а в витринах сверкали этикетками и пробками тысячи бутылок, и вроде все со спиртным. Василий с большим трудом отыскал глазами “Московскую”. Но его сильно испугал ценник: ”6 т.р.”
– Это шесть талонов за пузырь! – ужаснулся он. – За ночь такую подлянку устроили?
Но к кассирше подошёл уверенно, решил уговорить.
Молодая девушка долго смотрела на Василия, потом на талон, потом на старую пятёрку и… отбила чек. Василий схватил заветную бутылку и бросился за пивную палатку к ребятам. Ребята почему-то сильно постарели за ночь. Первым его увидел Николай:
– О, Василий, ты где был столько лет, не в Америке?..
… После первой кружки Василий узнал, что, не выходя из постели, он перешёл к капитализму. После второй – что товару, как в Париже, а талонов давно нет. После третьей он не поверил и налил четвёртую.
Домой Василий вернулся бледный и трезвый.
– Ты почему меня не разбудила? – спросил он Зинаиду строго.
– Будила. Не смогла.
– Крикнула бы в ухо, мол, талоны отменили, водки – залейся. Я бы и проснулся.
– Не догадалась.
– А как ты без меня? Столько лет.
– Да ничего. Иван сватался, руку и сердце просил.
– Ну, а ты что?
– Отказала. Они у меня заняты.
– А остальное?
– А остальное – спать надо меньше…
Первое время после пробуждения Василий ещё резко срывался со стула без пятнадцати семь. Но потом привык. С завода уволился, пить бросил. А зачем пить, когда всего навалом? Азарта нету. Занялся коммерцией.
А Зинаиду уложил спать. На пару лет. Как? А очень просто. Крикнул, как Кашпировкий: “Спать!” И шепнул установку: ”На два года”.
… Проснулась Зинаида, как обычно, рано утром. Встала, по привычке подошла к окну взглянуть на кольцевую дорогу и обомлела. Её взгляд упёрся прямо в рубиновую звезду Кремля. Она отшатнулась от окна и повернулась к двери. На пороге комнаты стоял Василий в ослепительно белом костюме с огромным букетом алых роз.