Няня по контракту

Дмитрий

Вот чёрт. Просто маза фака и всё. Мне никак не удавалось её продавить, зацепить, сыграть на нервах или тонком девичьем.

Пуленепробиваемая Анька. Знакомо. А чего я хотел? Реки высыхают, меняют русло, а Варикова остаётся той же. Это всегда мне нравилось, заводило. Да что там — нравится. Никакого прошедшего времени!

Я тоже. Осёл ещё тот. Упрусь — не сдвинешь. И когда она начала удаляться от меня передом (а я даже знаю почему! Видел её прекрасный тыл, любовался, лицезрел, когда она из кабинета выходила), поймал её на излёте:

— Три месяца, Ань. И если справишься с должностью няни, кресло руководителя — твоё.

Она останавливается. Смотрит на меня насмешливо, бровями дёргает.

— Ключевое слово в твоём предложении — «если». А если нет, то катись. А если я захочу, то найду повод, к чему придраться, и всё равно катись. Главное морковкой перед носом помахать, правда, Иванов.

Если кто и умел меня из равновесия выбивать, так это Варикова.

— Кажется, я никогда не давал повода сомневаться в силе своего слова, — я сейчас, наверное, мрачнее тучи.

У Аньки глаза становятся печальные-печальные. Мда. Осечка. Одно слово я так и не сдержал — жениться на ней. Но моя ли в том вина? Кто ей доктор? Умчалась в небытие, будто под хвостом ей наскипидарили. И ведь без объяснений! Кстати, не мешало бы это тёмное пятно в наших отношениях всё же прояснить. Но не сейчас.

Я вдруг понял, что на нас смотрят. С интересом. Мы притягиваем ненужные взгляды. Люди ждут крови и зрелищ — всё в этом мире предсказуемо.

— Пойдём отсюда, — кидаю купюру на стол и вскакиваю. Хватаю её за руку. — И хватит уже отступать. Успокойся: да, у тебя порвалась юбка, но что я там не видел?

Она пунцовеет, задыхается, смотрит на меня злым возмущённым взглядом. Так-то лучше.

— Ты… да как ты смеешь! — шипит, пытаясь вырвать руку, но я держу её крепко. Не вырвешься, Варикова. Не тот случай. Я не дам. И пока она не очухалась, тяну её назад, на парковку, к своему автомобилю. Запихиваю её и дверью хлопаю так, что у самого уши закладывают.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Пока я обегаю и сажусь на водительское место, она безуспешно пытается открыть дверцу. Ага. Разбежалась. Там всё надёжно: заклинило, как всегда. И я поблагодарил бога, что так и не отпёр машину в ремонт. Это меня и спасло от стремительного бегства Анны Вариковой из моего авто и жизни.

Собственно, судьба — дама капризная и коварная. Настало время прояснить некоторые моменты и отношения выяснить. Но не сейчас, конечно же. Дело — прежде всего. И я срываюсь с места так, будто за нами гонится целый кортеж головорезов.

Бонни и Клайд. Погоня со спецэффектами.

— Останови машину! — требует Анька.

Ага, милая. Только и ждал, что ты будешь мной командовать. Смотри, не обожгись! Я взрывоопасен, между прочим, сейчас. И если остановлюсь, конец твоей юбке. А я всё испорчу. Всё, что ещё у нас осталось. А ведь осталось, чёрт меня подери!

5.

Анна

Я понимала, что всё бесполезно. Достаточно глянуть на его профиль: взгляд устремлён в светлое будущее, челюсти стиснуты, руки сжимают руль уверенно, но пальцы напряжены так, словно Иванов собрался воевать со всем миром. К сожалению, «весь мир» сузился до одной меня.

Я всё же попыталась брыкаться. Однако покидать машину, что мчится на всех парусах, — безумство, а я ещё с головой дружу. Поэтому притихла и расслабилась, насколько это было возможно. Что за день такой полосато-чудовищный сегодня.

— Ну, и что всё это значит, Иванов?

— Я тебя похитил, — заявляет он мрачно.

— Поздравляю. Тебя посадят. И дети твои останутся без отца.

— Сиротами, значит.

— Ну, у них есть мать, — возражаю я. — А если есть мать, значит порядок. Обычно наличие отца — явление номинальное.

Философия так себе, но надо же о чём-то беседовать, пока меня похищают. За разговор о матери его сыновей я готова себе язык по самые колени откусить.

— Вот, значит, как ты рассуждаешь об институте брака и о роли отца в семье, — злится Иванов и закладывает вираж.

— Ты полегче на поворотах, а то они тебя преждевременно потеряют. Отец в тюрьме — всё же живой отец.

— Да, ты права, — едет он чуть тише. — Тем более, что у моих детей матери нет.

Как нет?! Я смотрю на Димку во все глаза.

— Прости, — выдавливаю из себя, покрываясь холодным потом. Как-то я об этом не подумала. И всё совершенно в другом свете мне видится.

Димка кивает, принимая извинения, но всю оставшуюся дорогу мы молчим. Он машину ведёт, а я перевариваю его слова. Кручу так и эдак. Даже во времени потерялась. И когда машина плавно притормаживает, испуганно смотрю на Иванова.

— Мы приехали, — говорит он мягко. — Пойдём.

Не знаю, что мною тогда руководило. Наверное, я не отошла от шока. И расспросить хотелось, и язык онемел. Как о таком спрашивать-то?! Поэтому я сразу и не поняла, куда он меня ведёт, хотя по логике жанра должна была догадаться.

Элитная высотка. Охрана на въезде. Консьержка в подъезде, которой Димка кивает, как хорошей знакомой.

— Вы вернулись, Дмитрий Александрович? — вопрошает старушка, похожая на сову. Она маленькая и вся какая-то кругленькая: щёчки, фигура, очки на пол-лица с бифокальными линзами. Фигура у неё тоже на шар похожа, но старушка уютная какая-то, домашняя, как плюшевая игрушка. Волосы у неё кокетливо-фиолетово-синие — пушистое облачко круглой формы. Я смотрю на неё во все глаза.

— Да, Фрида Оскаровна, няню привёз.

— Дай-то Бог, — всплескивает она пухлыми ручками и рассматривает меня внимательно.

Мне бы сказать, что это неправда, но у меня язык к нёбу прирос. А пока я пытаюсь рот открыть, Иванов меня в лифт запихивает.

— Я не могу, — разлепляю я губы, когда мы уже приехали. Кажется, последний этаж. Но я не уверена: вообще плохо соображаю.

Димка ничего не говорит, открывает дверь своим ключом. У него прихожая, как половина моей квартиры. А когда-то мы были просто студентами. Простыми, но счастливыми.

Зачем я об этом вспоминаю — не знаю. Где-то там слышны голоса. Низкий женский и детские.

— Дети, я дома! — выдаёт Димка, и я слышу топот детских ног. Хочется прикрыть глаза и не видеть их. Они могли бы быть моими, если бы… Нет, лучше об этом не думать. Они — сыновья Димы Иванова.

— Папа вернулся! — звонко радуется младший. Светленький, голубоглазый, хорошенький, как картинка. У него наивный распахнутый взгляд, и мальчишка совсем не похож на отца. Видимо, в мать пошёл.

Он замирает, немного не добежав до Иванова. Останавливается, будто кто перед ним стену нарисовал. Смотрит на меня внимательно. А пока он таращится, подоспел старший. Вот этот — точно Иванов, Димкина копия. Те же тёмные волосы, взгляд суровый, брови нахмурены и губы той самой, особенной формы.

Старший не бежал, шёл, пытаясь, наверное, понять, что заставило отца вернуться.

Следом за детьми топала и тяжело дышала дама необъятных размеров. Шкаф ростом с Иванова. Вначале грудь и живот появились, а потом уж и она сама.

— Вот что, Дмитрий Александрович! — пробасила она, как испитый матрос, — с меня хватит! Я у вас кухарка, а не домработница или нянька! Я уже пожилая, у меня нервы ни к чёрту!

— Ну какая же вы пожилая, Дина Григорьевна? — польстил даме Иванов. — Вы ещё хоть куда, правда.

— Не морочьте мне голову, а? — колыхала необъятной грудью и тройным подбородком тётка. Щеки у неё — цвета хорошего бордо. Два таких отличных лоскута. Хоть прикуривай, как говорит мой папа. — Больше не могу, так и знайте! Поищите какую другую дурочку!

А потом она замечает меня. Делает стойку, как гончая, затыкается и повисает в воздухе пауза. Младший — во все глаза. Старший — хмуро. Дама Дина Григорьевна расплывается в сладко-приторной улыбке.

— Ой, ну я пойду, ладно? — пытается протиснуться бочком мимо детишек. — А то у меня дел невпроворот. Если что, обед и ужин я приготовила. Приятного вам дня, Дмитрий Александрович! — частит она, не спуская с меня жадных поросячьих глаз.