Страница 24 из 29
Она не могла понять, куда она попала, потому что представления не имела, как устроена воздухозаборная камера в кочегарках для отопления старинных многоэтажных домов.
Тут хотя бы не замерзнешь. От огня за решеткой исходила такая притягательная сила, что Мать Анархия вжималась в противоположную стену из щербатого бетона, чтобы удержаться на грани огненной бездны, за которой ей мнилось бесконечное пылающее пространство. Языки пламени вырывались за прутья решетки, между которыми Мать Анархия без труда бы проникла в этот страшный мир огненной стихии.
И тут она услышала какой-то внутренний зов. Это были не слова устного приказа, не звуки чарующей музыки, а страшная правда, толкающая ее кинуться в огонь, ну, как центробежная сила сталкивает тебя с вращающегося круга "колеса смеха" в парковых аттракционах.
Ей уже было все равно, все безразлично, ни холодно, ни жарко. И ее самой больше не было. Как больше не было ни стен, ни потолка, ни пола. Ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Ни чувств, ни ощущений, только подспудное желание. Она горела желанием уничтожить вокруг себя все живое, чтобы напоследок уничтожить саму себя.
Она совсем перестала ощущать саму себя, когда из огня начала подниматься черная масса, похожая на кипящую тень, прихода которой она всю жизнь пробоялась.
Слов не было, но тягучая масса издавала все тот же зов, набор диковинных музыкальных звуков в самом низшем регистре тональностей, иногда почти не слышных для человеческого уха. Понять их было невозможно, но внутри ее парализованного сознания они складывались в обрывки слов: "Да!.. Дай!.. Отдай!"
Когда не стало сил вжиматься спиной в бетонную стену, она не царапала, а буквально раздирала нестрижеными ногтями свое дряблое тело, оставляя раны, глубокие до мяса и даже кости, чтобы удержать угасающее сознание.
Дьявольская какофония болью отдавалась в ушах: "Да!.. Дай!.. Отдай!"
Ей мучительно хотелось сделать последний шаг туда, куда ее манила эта опускавшаяся притягательная сила, раздражая щекотливой похотью и туманя голову смрадом гнильцы.
Она из последних сил прижалась к стене и хрипло прошептала:
-- Никогда!
Черно-смоляная масса запузырилась, лопнула, выпустила пар со свистом, в котором ей послышалось: "Вс-с-сё!", и медленно опустилась, освобождая место языкам огня.
И тут она снова увидела перед собой стены, пол и потолок, а также ржавую железную дверь. Она едва смогла потянуть на себя тяжелую ручку, потому что ее безудержно рвало прямо на руки, отчего они делались скользкими. Но она все же открыла свою западню и выбралась на лестницу. Непереносимо отвратное ощущение под ложечкой, казалось, вот-вот вырвет все ее существо наизнанку. Спотыкалась и падала, ее колотило в конвульсиях о бетонные ступени подвала, пока темные своды подвала не расступились, и она вывалилась на снег из дверей кочегарки.
Наверное, с полчаса неведомая сила колотила ее тело, в приступах конвульсий заставляя пятками касаться затылка. Колотьба сдавливала грудь, спазмы перехватывали горло. Эти муки адские иногда позволяли сделать вдох, а потом до трех минут держали без воздуха, пока не потемнеет в глазах.
Когда стало совсем невмоготу, окровавленная бомжиха, которую колотила уже не дрожь, а перекручивали судороги, достала из грязного лифчика бумажную иконку, каким-то чудом умудрилась поднести ее к губам. С невероятным трудом вскарабкалась на ноги, прижала измызганную иконку к груди и пошла по городу, не разбирая, что перед ней, тротуар или проезжая часть.
Машины визжали тормозами, крутились в опасной близости от нее и друг от друга. Водители зверски матерились, готовые оторвать бабке голову, но цепенели и смолкали, едва мать Анархия проходила мимо. У нее был пустой взгляд мертвеца. Прибывшие к месту уличной пробки милиционеры даже не смотрели в ее сторону, а брезгливо отворачивались, словно не хотели замараться.
<p>
* * *</p>
Мать Анархия вышла к кафедральному собору, обхватила, огромный деревянный крест у главного входа, да так вот и рухнула лбом в землю, намертво сцепив руки в замок. Ее сразу обступили прицерковные нищенки.
-- Изуверка, что ли?
-- Ай-ай, во что бабка свою плоть превратила!
-- Наверное, великая постница.
-- Ага, схимница из катакомбов.
-- Да грешница она великая, и всего-то разговоров, -- разрешил все сомнения церковный сторож. -- Не трогайте ее, бабы. Пусть лежит и кается. Благочинный велел попустить ей от греха подальше.
После мороза три дня шли дожди, потом снова морозы ударили немалые, а Мать Анархия так и лежала без движения под крестом.
-- Она там не окочурилась, а? -- спросил у побирушек сторож.
-- Не-а, теплая, -- сказала пощупавшая кающуюся грешницу нищенка, брезгливо вытирая пальцы.
-- Благочинный велел ее убрать, -- сообщил зевакам сторож. -- А то еще окочурится перед церковью. Греха потом не оберешься.
Никому не удалось расцепить заледенелые пальцы неподвижной Матери Анархии.
-- Ты ей дубинкой пальцы расцепи, сынок, -- советовали бабки подоспевшему на вызов милиционеру.
-- Пробовал уже, так недолго и руки оборвать. Потом еще отвечай за эту падаль.
-- Ей и доктора уколы делали -- ничего старуху не берет.
-- А что у ней в руках, сержант? -- полюбопытствовал сторож.
-- Дешевая бумажная иконка. А так держит -- не вырвешь.