Страница 4 из 11
Вышел из штаба, махнул часовому и порадовался, что не стал с новым начальником планами гражданской жизни делиться. А то и пяти медяков бы не видать, вот те круг!
* * *
Дальше, вымощенная камнем, дорога привела прямиком к полосатой будке с кривым шлагбаумом. Навстречу кряхтя поднялся седобородый гвардеец – старый, добрый знакомец, что не раз укладывал подгулявшего Мофея в своей будке, подальше от строгих, командирских глаз. Старый воин держался прямо только благодаря стальной кирасе, и Мофея не раз подмывало под неё заглянуть. Грызли серьёзные сомнения: а есть ли там вообще человеческое тело?
– Привет, старый! Всё бдишь?
– Можно и так сказать, – привычно отозвался тот и сухонькой ручкой похлопал коня по изогнутой шее. Как и все гвардейцы, страж ворот носил форменные серые штаны и рубаху – вот только степень ветхости одежонки вызывала опасения. Мофей-то, в честь праздника, вырядился во всё новое. Кольнуло вдруг в душе – мог бы и старому рубаху прихватить из каптёрки. Да ладно, не все уходят,– утешил себя привычно, – авось, кто и прихватит. А возвращаться, говорят, примета скверная. Да и неохота уже, что тоже причина уважительная.
Старик поднял голову и из сотни морщин глянули на Мофея прозрачные, бесцветные глаза.
– Значит, парень, решил на Юг не ходить? – прокаркал сухим голоском.
– Да бывал я уже там, – досадливо отмахнулся тот. – Мухи, жара, пыль, песок… Мерзость и запустение.
– Там девки, говорят, красивые, – подмигнул старый.
– Девки везде так говорят.
Хохотнули понятливо, головами покачали.
– Ну, а куда тогда?
– Два было варианта, дед, – вздохнул Мофей. – В храм Великого Гончара или в кабак. В кабак не получается. Не хотят наливать вина в долг, торгаши несносные!
– Совсем люди совесть потеряли! – скрипуче поддержал дед и сокрушенно покачал седенькой головой. – Не то, что раньше было.
– А что, старый, раньше у людей совесть была? – встрепенулся Мофей заинтересованно. Вороной тоже недоверчиво скосил на деда грустный глаз. Видано ли дело – совесть у людей? У лошади-то не у всякой сыщешь.
– Раньше у гвардейцев деньги были! – в сердцах выдохнул дед. – Да ты молодой, вряд ли помнишь.
Помолчали. Конь тихонько всхрапнул и помотал тяжёлой башкой – похоже, тоже о чём-то сокрушался. Видно, было и у него своё раньше, и по всему выходит – было там лучше.
– Ну ладно, – проскрипел дедок. – Сейчас по-человечески тебя выпущу, шлагбаум открою.
– Да я и так просочусь, впервой, что ли? – смутился гвардеец.
– За двадцать лет службы, разок-то можно и с почётом выехать.
Мофей только сейчас прочувствовал, что действительно уезжает навсегда.
– А ты, дед, чего делать думаешь? – потупился виновато.
– А что мне думать? Это ты мужик крепкий, не пропадёшь, а мне-то куда? Авось не дадут с голодухи помереть старому псу.
Мофей одной рукой неловко обнял деда, нет привычки к таким нежностям, осторожно похлопал по сухонькому плечику, не спеша забросил себя в седло.
– Ну, дед, бывай!
– Удачи тебе, парень!
Конь величаво переступил невидимую черту, отделявшую привычный, служивый мирок от остального, огромного мира, и легла под крепкие копыта твёрдая, чуть влажная от вездесущей мороси, дорога. А Мофей, помня о примете, оглядываться не стал – чтобы не вернуться.
Глава 2
Город встретил Мофея угрюмо и настороженно и это вполне можно понять. Серые мокрые стены каменных домов и не могут выглядеть весело, а воспоминания о прошлых, гвардейских посещениях, вызывают у города обоснованную тревогу. Конь, звонко цокая подковами по выщербленным булыжникам мостовой, привычно повернул в тихую улочку налево, но тут же поскользнулся на чём-то вонючем и желеобразном, едва не грохнувшись вместе с седоком в это самое.
– На скользкую дорожку ступил ты, друг мой, – укоризненно проворчал Мофей и направил коня прямо – по широкой, главной улице столицы королевства.
Вороной молча снёс незаслуженный упрёк. Никаких личных дел на той улочке у коня не было, а был там любимый кабачок Мофея, построенный на самой окраине города. Дабы загулявшие гвардейцы не поганили отвратительным видом светлый облик столицы. Так что, в городе конь никакой другой дорожки и не знал.
Мофей не спеша ехал посреди улицы, никто ему не мешал и не возмущался. Город словно вымер, лишь редкие прохожие боязливо жались к стенам и торопились поскорее скрыться в тихих дворах.
Уже подъезжая к ограде храма, Мофей заметил единственного нормального человека, что сидел, прислонившись к стене, кутался в драный, серый балахон и пытался петь. Выходило пьяно и гнусаво, видимо, голос и слух потерялись ещё вчера. Или не было их никогда – разве важно, если настроение хорошее? Мофей остановил коня рядом и наклонился к весёлому мужичку.
– Что это у вас тут, мил человек, атмосфера как на кладбище? Умер кто?
– Все! – твёрдо заверил тот и временно покинул серый, мокрый мир, завалившись набок.
– Ну, я так и подумал.
Конь слегка повернул голову, скосил глаз на умиротворённое тело на мостовой и осуждающе вздохнул.
– Не суди – целей будешь! – остепенил животное Мофей, отвёл к ограде и крепко привязал.
Ох, мрачно и неуютно нынче в столице! Брюхатые тучи раздирают животы об острые шпили башен, да так и остаются на них драным, грязным тряпьём. Здоровенный, рыжий котяра на соседней помойке, угрожающе взлохматив мокрую шерсть вдоль хребта, хрустит грустноглазой рыбьей головой, на всю улицу от удовольствия взмяргивает.
– Никуда не уходи, копытный! – строго наказал Мофей вороному. – Я быстренько душу молитвой освежу и рванем отсюда туда, где дышится полегче. Склеп, а не город. Столица, туда же…
– Ты, служивый, с душой-то, погодил бы чутка! О брюхе подумать тоже не грех.
Мофей понял, что хрипловатый и нагловатый голос обращается к нему, обернулся. За спиной обнаружилась тётка квадратного телосложения: совершенно одинаковой высоты, длины и ширины. Этак, метра полтора во все указанные стороны. На том месте, где Гончар предполагал поместить шею, сразу же, без перехода, нахлобучилась голова с роскошными, красными щеками, толстым носом и весёлыми, не по сезону, глазёнками. Совершенно не поддавалось объяснению, каким образом держится на тётке нагромождение платков, лоскутков и тряпочек, но, тем не менее, всё это составляло одежду. На брюхе возлежал обширный лоток с румяными булками.
– Ай, не скажи, роскошная! – невесело хмыкнул Мофей. – Твои думы о брюхе уже точно грехом обернулись.
– Здоровый аппетит – признак здорового организма! – жизнерадостно сообщила толстуха.
– А здоровый зад – признак нездорового аппетита. Ты бы поуняла слегка жевательный рефлекс, а то ведь не в каждую калитку уже протиснешься.
– Будет нужда – в ворота пропихнусь, – легкомысленно отмахнулась тётка. – Зато у меня с мужиками проблем быть не должно. Аль народную мудрость не слышал: мужик не собака, на кости не бросается!
– Отчего же, слыхал, – с готовностью откликнулся гвардеец. – Только говорят это исключительно женщины, и исключительно не худые. А остальным, похоже, такие басни без надобности. И вообще – что за похабные ограничения? Либо толстые, либо тощие. Нормальных-то баб куда подевали?
Тётка на слова Мофея внимания не обратила – свято блюла свой коммерческий интерес.
– Ты обо мне шибко-то не печалься, служивый, и не о девках сейчас размышляй. Ты на булочки мои лучше глянь… В лотке которые! Пышные, румяные, с изюмчиком!
Мофей скептически оглядел тёткин товар.
– Чего-то не торчит из твоих булок ни одной изюмкиной попки. Стесняются, что ли?
– А мне ведь заняться нечем больше, только ради тебя изюм кверху попками рассаживать! Как замесились – так и разместились. Ты их ещё шеренгой предложи построить!
– А вот не надо меня службой попрекать! – ласково предупредил булочницу Мофей и глянул неласково. – Лучше скажи, как мне быть, если в твоих булках изюму не отыщется?