Ночи темной луны

Чувствую, что мороз не меньше минус пяти. Ноябрь в этом году выдался слишком холодным, ночью пошли заморозки, совсем неподходящее время для таких долгих дежурств, как то, на которое я обрек себя. Я несколько раз запрыгнул и спрыгнул со скамейки на детской площадке. Затем попрыгал на месте, делал приседания, это помогло разогнать кровь, разогреться и изгнать глупые мысли.

«Татьяна, где же ты? Я заиндевел в ожидании тебя! Хочу обрадовать тебя: я весь безраздельно твой!»

Я бы давно покончил с этим ожиданием и поехал домой, вот только дома у меня теперь нет. Бомж я. Мне некуда деваться.

Холод вновь загнал меня в подъезд. Стою на площадке возле балкончика, ведущего на лестницу, лихорадочно прислушиваясь к шуму движущегося лифта. Часы показывают без пяти полночь.

Состояние у меня не ахти какое: нос покраснел и разбух от обилия слизи, постоянно изливающейся из него. По телу то и дело пробегает мелкая дрожь, словно у воришки, идущего первый раз на дело. Может, я простудился? И что мне делать?

Дальше ожидать бессмысленно: скорее всего, Танюша уже спит дома в теплой постельке, я ее пропустил, когда ходил звонить ее родителям. Возвратиться домой? Примет ли Аня меня? Скорее всего, дома входная дверь уже закрыта на цепочку. Моего дома? У меня дома нет!

Заметил в окне огоньки подъехавшего такси, оно остановилось у подъезда. Мне не видно, кто на нем приехал. «А вдруг это Таня?»

Шум поднимающегося лифта, сердце в груди застучало нервно, с надеждой, я даже перестал дрожать и сморкаться, принял стойку легавой перед командой «Фас!». Но лифт остановился на этаж ниже.

Послышались приглушенные голоса поднимающихся по лестнице людей, и у меня перехватило дыхание. Голос Танюши в диалоге с булькающим, довольным голосом молодого самца. Удовлетворенного самца! Каждое слово звучит в ночной тишине отчетливо:

– Олежек, перестань, пожалуйста. Хватит, все! Неужели тебе не надоело?

– Ни за что и никогда! Как можно находиться рядом с тобой и не целовать твои бирюзовые глазки (боже мой, какая пошлятина!), гладить бесподобные русалочьи волосы, трепетать от прикосновения милых губок?! Вот так…

Послышались звуки возни. Они остановились на площадке между этажами – видимо, решили там передохнуть. Для них это подобно восхождению на гору!

Я в дурацком положении. С одной стороны, горю желанием возникнуть перед ними и поговорить по-мужски с этим Олежиком. С другой – мне интересно узнать, как ведет себя в мое отсутствие Татьяна, не так давно клявшаяся мне в любви.

Затаив дыхание, остолбеневший, словно жена библейского Лота, я стою на лестничной площадке, расположенной выше, оставаясь невидимым из-за хронической болезни подъездов – отсутствия лампочек.

Танюша глубоко, прерывисто дышит, очень громко и глубоко, в ее дыхании ощущается страсть. Олежек что-то бормочет о ее восхитительной груди, божественной фигуре и другие подобные глупости, но мне это уже надоело, и я потихоньку спускаюсь по лестнице, прилагая усилия, чтобы не вспугнуть их раньше времени. Они говорят приглушенно, голоса их срываются из-за прерывистого дыхания, и, похоже, у них дело зашло довольно далеко.

– Олежек, Олежек, не надо! Олежка, не надо здесь, вдруг кто-нибудь выйдет, а я здесь живу… Олежка, перестань. О-ох! – выдохнула она протяжно, с силой, и я на мгновение представил ее белоснежное, расслабленное и утомленное страстью тело. Таня не раз была такой в моих объятиях, но теперь с ней рядом не я, а другой. Пошлый самец!

Таня громким шепотом выдыхает ранящие меня слова:

– Олежка, милый, дорогой, любимый, не надо, пожалуйста… Мы же уже были вместе у тебя, я устала… Ты такой ненасытный, сильный… Давай мы завтра опять пойдем к тебе… ой-ой, и я буду твоя… и мы будем долго-долго… Олеж-ка-а! Ой, что ты делаешь! Ой! Ой!

Она смолкла, и я словно вижу их в густой темноте: он с силой старается вдавить ее в стенку. Слов больше нет, есть только тяжелое дыхание, шорох одежды и движений. Я стою рядом с ними. Страсть – страшная вещь, она не выбирает ни времени, ни места, не подчиняется здравому смыслу. Однако еще страшнее ревность, горечь обмана и измены.

– Я вам не помешаю? – Мой голос для них подобен грозе зимой. Они уже добирались до вершин наслаждения, но были низвергнуты в тартарары. – Наверное, нет, раз вам не мешают антисанитарные условия и возможное появление соседей.

Они отпрянули друг от друга и начали, пользуясь темнотой, лихорадочно приводить в порядок свою одежду.

– Вношу ясность, Татьяна. Сегодня на площадке тебя ожидал некогда обожаемый тобой мужчина. Он изнемогал от любви к тебе и горел желанием предстать перед твоими родителями. Можно сказать, пришел женихаться! Но тут такой пассаж! Конфуз! Надеюсь, у твоего нового молодого человека серьезные намерения? Он как честный человек на тебе женится?

Таня пришла в себя быстрее, чем я ожидал.

– Бориско, ты?! – крикнула она, и я не ощутил в ее тоне радости встречи.

– В темноте не разобрать, вроде все же я. С другой стороны, я уже не уверен ни в чем и ни в ком, – зло прошипел я.

– Я тебе не жена, чтобы за мной следить! – холодно отчеканила Таня, полностью овладев собой. – Кстати, жена у тебя вроде бы есть. Насколько я помню, не так давно кто-то должен был прийти ко мне для выяснения отношений, но бесследно исчез… А роль дуры, высматривающей из окошка суженого, мне не подходит. Впрочем, здесь не место для выяснения отношений.

– Зато обстановка исключительно благоприятная для траханья! – не удержался я от грубости. – Считаю себя обязанным предупредить об антисанитарии в подъезде.

– Ты, ты… идиот! Больной идиот! – Голос у Татьяны стал выше и задрожал. – Ты наконец-то показал себя во всей красе, шпионя и подсматривая. Подлец! Сходи к сексопатологу, полечись от вуайеризма – наверное, это у тебя возрастное!

И она взбежала вместе с Олежкой по лестнице к двери своей квартиры. Зазвенели ключи, дверь захлопнулась. За обоими. Сейчас состоится знакомство молодого человека с ее родителями и прозвучит драматический рассказ Татьяны об ужасном негодяе Бориско, который подкарауливал ее в подъезде и набросился с кулаками, а порядочный мальчик Олежка отбил яростное нападение хулигана. Теперь он не может уйти, опасаясь вновь подвергнуться нападению этого негодяя Бориско. Папа мудро изречет, что предполагал подобное развитие событий, и потянется к телефону, чтобы вызвать милицию. Мама удержит его, и все закончится семейным чаепитием на кухне, Олежку оставят ночевать. Благо жилплощадь позволяет.

Мне это знакомо по не такому уж далекому прошлому, тогда я не смог воспользоваться их любезностью и помчался очертя голову на последнюю электричку метро. Затем они узнали, что я женат, – будто я болен проказой, – и желание лицезреть меня в их квартире больше не возникало.

Было грустно, но уже не холодно. Я спустился вниз по лестнице и вышел на улицу. Деваться мне некуда, еду домой к Ане, надеюсь на ее гуманизм. В урну возле подъезда я сунул окончательно увядшие цветы. Как ни удивительно, я испытал облегчение.

Большой город в ночное время превращается в нагромождение жилых коробок, мусорников, тоски и безотчетного страха. Я шел по затаившимся улицам, одолеваемый горем и обидой на себя. Я лишился сына, меня выгнала жена, променяла на другого подруга. У меня нет крыши над головой, впрочем, как и будущего; настоящее горестно и мерзко. Со мной, занимавшим долгие годы страусиную позицию – головой в песок, – произошло то, что и должно было произойти.

В жизни я плыл по течению, никогда не знал, в какую именно заводь меня прибьет, по какой коряге протянет, – всем был удовлетворен, не пытался что-либо изменить. Река жизни, в которой я обитал, была постоянно холодной, неуютной, и подводные камни то и дело больно ранили не столько мое тело, сколько душу.

Ночная тишина большого города – вещь весьма призрачная и условная. На смену одному шуму приходит другой, и нет покоя во все окутавшей тьме. Куда-то спешат одинокие озабоченные автомобили, вразвалочку катится, принюхиваясь, прислушиваясь и приглядываясь, канареечный милицейский «газик».