Прайд Саблезуба

Это был, конечно, не настоящий лес — так, редколесье. Он набрал горсть желудей и попытался их есть, перетирая ядра зубами. Попробовал и выплюнул — вкус был противный, а голода он не чувствовал. Здесь встречались звериные тропы, несколько раз кто-то шарахался в кустах, но Семен не обращал внимания — собственная жизнь стала ему почти безразлична, а взять чужую он не мог — слишком слаб и безоружен.

Ближе к вечеру он обнаружил себя стоящим и рассматривающим неряшливую груду прошлогодних листьев и сухих веток, которые кто-то нагреб под корень упавшего дерева. Эта куча явно образовалась не сама — поэтому глаз за нее и зацепился. Семен подошел и стал ворошить ее посохом. Он не ошибся: под мусором лежал полусъеденный труп какого-то животного, вроде косули. «Угу, медведь запрятал мясо, чтобы как следует подтухло. Он свежатину не очень уважает. Впрочем, может, и не медведь, — Семен нагнулся и понюхал воздух. — Кажется, еще не упрело — почти не воняет. Интересно, а есть это можно? Кажется, предки рода человеческого питались именно падалью».

С его стороны это был чисто рассудочный поступок — организм требовал не еды, а покоя, неподвижности. Несвежее мясо вызывало чувство не голода, а отвращения — Семен понял, что проглотить ничего не сможет. Тогда он вырезал кусок мякоти, стараясь, чтобы на нем не было следов чужих зубов, и понес его в руке...

В сумерках он остановился у какого-то ручейка и решил, что здесь он дождется рассвета или умрет, но двигаться дальше не будет. Он напился воды и заставил себя проглотить несколько кусочков мяса. Вскоре его стошнило, но он не сдался и через некоторое время повторил попытку. Ее результатов он не дождался — отключился и пришел в себя лишь на рассвете. Причем разбудило его, похоже, именно чувство голода. Он доел мясо и пожалел, что взял так мало. Он пожалел об этом и стал думать, что ему делать дальше — он один в этом мире. «Где-то там, бесконечно далеко, поселок лоуринов — единственной родни. Но я сам ушел от них — разве с тех пор что-то изменилось? Побежденному незачем жить! Откуда это во мне? Я что, отмороженный средневековый рыцарь?! А вот, поди ж ты... Ладно, в конце концов, задачи и цели не изменились. Если Ветка жива, то она находится у этих уродов-пришельцев. Связаться с ними я не могу — мне их не найти, а моя персона их не интересует. Что делать? Создать еще одну „аномалию творческой активности"? Из чего? И среагируют ли они на это? Зацепка только одна — вот этот поселок, этот дурацкий храм или что там у них. Скорее всего, это один из пунктов влияния (или как его назвать?) — что-то здесь экспериментируют со злаками и, наверное, прививают туземцам вкус к земледельческим обрядам. А они, насколько я помню, весьма и весьма жестоки. Огромные птицы, скорее всего, символ связи с высшими силами — никаких-таких грифов или кондоров в здешней природе, кажется, не водится... При чем тут леопарды, я не могу представить, а вот заклание питекантропов — диких волосатых людей... Что-то в этом есть, что-то такое уже было в той — другой истории... Энкиду и Гильгамеш, Исав и Иаков — один, значит, дитя дикой природы, а другой вроде как культурный и оседлый. Правда, заклания в этих случаях не было, все обходилось более-менее мирно, но противопоставление на лицо — оседлость выигрывает. Кстати, Энкиду в шумерском эпосе приручается именно через женщину — может, это отголосок более древних обрядов? Отголосок... Не отголосок... Пожалуй, я знаю, куда мне идти — кроме них здесь у меня никого нет. И, кажется, скоро придумаю, почти уже придумал, чем займусь в этом мире в ближайшее время. Если дойду...»

И он дошел. Точнее, почти дошел — Эрек и Мери нашли его в нескольких километрах от их жилья. Сказать, что они были рады — не сказать ничего. Остаток пути Эрек нес Семена на руках — как ребенка. И он не возражал — идти сам он уже не мог.

Не возражал он и против того, чтобы глотать пищу, предварительно разжеванную волосатыми друзьями, — по крайней мере, в первые дни...

Осень — это не весна: и в лесу, и в поле еды много. Надо только знать, что есть. А питекантропы к тому же время от времени притаскивали кости с остатками мяса и куски туш, скажем так, не первой свежести. По-видимому, где-то поблизости водились крупные хищники, которые не возражали против изымания у них объедков. В общем, рацион был довольно разнообразный. Семен Николаевич Васильев ни за что бы не поверил, что «белый» человек может употреблять все это в пищу. А Семхон Длинная Лапа — употреблял. И ни разу не заработал даже расстройства желудка. Впрочем, как только он немного окреп, то перешел на самостоятельный выпас и оборудовал кострище в одной из ниш — так, чтобы дым не был виден издалека. Впрочем, он подозревал, что для воительниц в леопардовых шкурах местообитание питекантропов не является секретом.

А потом он принял решение — -то, которое уже давно неосознанно болталось где-то на периферии разума. Он принял его и начал торопиться — зима не за горами.

Ему повезло с самого начала — удалось уговорить Эрека и Мери сходить на берег к лодке и принести оставленную там посуду и кожаный мешок с серой. Собственно говоря, заставлять их было не нужно, труднее объяснить, что от них требуется сделать. До самого их возвращения Семен не был уверен, что у него получилось. Но они принесли — именно то, что нужно.

Теперь Семен был занят целыми днями: тренировки с посохом, кормежка и... химия.

Это оказалось даже легче, чем изобрести и изготовить самогон. Но гораздо противнее.

Вещество, которым изобиловала «помойка» питекантропов, не было, конечно, чистой селитрой, но Семен кое-что помнил из курса неорганической химии.

Он, разумеется, увлекся, забыл об осторожности, и первая же проба чуть не оставила его без глаз и лишила бровей, половины бороды и усов. Тем не менее он засмеялся и погрозил кулаком ни в чем не повинному небу: «Ну, ребята, я вам устрою аномалию творческой активности!»