Страница 4 из 22
Это брезгливое выражение женщины и собаки очень не понравилось полицейскому капитану – ишь, нос воротят… интеллигенция вшивая…
– Пока идет осмотр места преступления, в дом никто не войдет. Так что, гражданочка, давайте свои документы и подождите на крылечке.
Он протянул руку и шагнул с крыльца на ступени.
Ларион оскалился, прыгнул вперед, защищая хозяйку, и попытался укусить протянутую руку мужчины, но Кира за ошейник удержала собаку, однако сама поскользнулась: высокий каблук черной босоножки «поехал» по скользкому мрамору, нога подвернулась и, ухватившись за руку полицейского чина, она упала с крыльца на колени, таща за собой по ступеням и опешившего капитана.
– Ларион нельзя! – закричала Кира, едва сдерживая лающего и рвущегося пса. – Зачем вы ко мне руки тянете? Не видите, что собака рядом? Из-за вас я упала! – теперь Кира кричала на полицейского капитана. – О-ой-е-ей! – стонала она, больно ударившись коленями о мраморные ступени.
– Что здесь происходит? Не трогайте ее! – крикнул подбегающий к дому Николай полицейскому капитану. – Пустите ее! – Николай помог гостье подняться, глаза его метали молнии. – Ничего себе представители закона! С женщиной подрались! – громко возмутился он, поднимая отлетевшую на дорожку дамскую лакированную сумочку и пытаясь за ошейник тоже придержать лающего пса. – Надо на него, Кира Дмитриевна, жалобу начальству накатать. Я вашим свидетелем буду!
– Да нет, Коля… – опираясь на руку молодого человека и отряхивая от пыли черные шелковые брючки, начала было Кира защищать ни в чем не повинного капитана, но, вдруг, услышав растерянный голос мужчины, минуту назад такого самоуверенного и сердитого, неожиданно замолчала.
– Вы, все неправильно поняли, – заволновался представитель закона, пытаясь прояснить ситуацию и отходя подальше от шумливой троицы. – Никто ее не толкал! Женщина сама упала из-за собаки…
– Сама! – наигранно возмутилась Кира, успокаивая Лариона и крепче берясь за ошейник. – Как вам не стыдно, капитан! Вы хотели меня оттолкнуть, а собака на вас набросилась! Я еле его удержала, чтобы он вас не покусал. Все видели!
– Да нет же, женщина, – покрываясь красными нервными пятнами, оправдывался следователь, пятясь от прыгающего на него пса – он и не думал, что простой колли может так рьяно защищать свою хозяйку. – Я только руку протянул за вашими документами…
– О-ой! Больно! – застонала Кира, сгибаясь пополам и хватаясь за лодыжку. – Наверно, я ногу сломала.
Растерянно хлопая голубыми глазами, Николай с жалостью смотрел на стонущую от боли женщину – вряд ли можно сломать ногу, поскользнувшись на ступенях крыльца, хотя кто знает… Он вызвал по рации из служебного помещения над гаражом телохранителей и, пока они бежали к дому, помог Кире присесть на ступени.
С болезненным видом потирая ногу, хотя боль гнездилась совсем в других месте: в коленях, боку и в пальцах, Кира быстро анализировала ситуацию – полицейский капитан поверил в то, что, возможно, она, и правда, сломала ногу и, похоже, очень испугался за свою репутацию.
Но чего-то явно не хватало… Чего?
Подумав немного, Кира догадалась – не хватало слез! Ведь слезы – это, женское оружие. Она убедилась в этом, когда, добиваясь своего, рыдала на плече…
Сжав кулаки с такой силой, что ногти врезались в ладони, Кира заплакала.
Крупные прозрачные слезы, словно жемчужные бусины, покатились из ее застывших широко открытых глаз. Они капали на серую с черными разводами шелковую футболку и тут же растворялись, исчезали в стальном цвете шелка, делая его темным и таинственно влажным…
На мужчин, и правда, женские слезы произвели неизгладимое впечатление – соляными столбами они застыли на мраморном крыльце и дорожке, беспомощно глядя на плачущую женщину.
А Кира, вспоминая самые печальные события своей жизни, отдалась на волю жалости и напропалую жалела себя, глядя в пространство остановившимся взглядом.
«– Бедная я несчастная! Одинокая, горемычная! Никто меня не любит! Никто не жалеет! Никто корочки черствой не подаст и не заступится за сироту неприкаянную! Нет ни дома у меня, ни пристанища на ночь! И некуда мне, разнесчастной, приклонить свою буйную головушку – ото всюду меня прогоняют! Никто не пустит меня в свой дом, никто ножки мне не омыть натертые, израненные! Никто не обнимет меня за плечи, не выслушает боль-печаль мою, не погладит по голове, как маленькую, не приголубит! Никто слез моих не осушит и не разделит со мной мое горе-горькое! Бедная я несчастная! Одинокая, горемычная!»
Она вспомнила, как совсем маленькой трехлетней девочкой в гостях у родственников на Украине заблудилась на колхозной бахче среди огромных полосатых арбузов; как шла наугад по бесконечному полю и падала на сухую комкастую землю, цепляясь маленькими ножками за длинные толстые арбузные плети; как плакала от страха и голода, забившись от обжигающих солнечных лучей под колючие лопухастые арбузные листья; как долго-долго ковыряла палочкой твердую полосатую арбузную корку, чтобы хоть как-то утолить мучительные жажду и голод; как тряслась от страха в ночной холодной темноте и плакала от счастья, когда поздно ночью ее все-таки нашла спущенная с цепи хозяйская собака, которую она украдкой кормила привезенными из Москвы гостинцами: печеньем и половинками шоколадных конфет (девочкой Кира так любила шоколад, что не в силах была отказаться от любимого лакомства и собаке доставалась только часть его). Вспомнила о том, что недавно развелась с мужем; вспомнила свой бурный страстный роман, прервавшийся в одно мгновенье; вспомнила, что три недели назад уехал с отцом в Германию на лечение ее бывший жених, пятнадцать лет назад так и не решившийся на ней жениться, а недавно у них наметилась новые отношения, а он уехал… и на сегодняшний день она осталась совсем одна – дочки и родители отдыхают на море, а она прозябает в душной и пыльной Москве и занимается, черт знает чем…
«Хватит рыдать! – остановил Киру ее внутренний голос, вытирая слезы кружевным платочком и некрасиво шмыгая носом. – Актрисулька из погорелого театра! Через десять минут нос опухнет, глаза покраснеют и заплывут, как у пьяницы… Ты этого добиваешься?»
4
Внутренний голос возник в Кирином подсознании уже давно – пятнадцать лет назад, в тот самый миг, когда она ясно поняла, что жизнь ее кончилась. Весь тот страшный день и весь вечер она еще на что-то надеялась, запрещая себе думать о плохом, а вот теперь все – воздушный замок ее любви рухнул, погребая под обломками наивную дурочку, посмевшую поверить в счастье… В этой безжизненной пустоте отчаяния и возник голос ворчливого ироничного гнома, материализовался, приняв образ ее любимой сшитой бабушкой игрушки, заменившей маленькой Кирочке кукол, плюшевых мишек и задушевных подруг, заставил выбраться из темноты одиночества, принять реальность и жить дальше с разбитым сердцем…
Напуганная такой не радужной перспективой внутреннего голоса, Кира тут же, перестала плакать и, вытирая мокрые щеки ладонями, удивленно посмотрела на, и вправду, опухающую прямо на глазах ногу. Мистика!
– Кажется, и правда, сломала ногу, – довольно равнодушно констатировала она повреждение и зло зыркнула глазами на капитана, злость и обида теперь были настоящие. – Добились своего?! Справились с беззащитной женщиной? Теперь я в собственный дом своими ногами войти не смогу и на месяц мне больничный обеспечен!
– Не волнуйтесь, Кира Дмитриевна, сейчас позовем врача из «Скорой помощи», он вам поможет, заодно и зафиксирует травму.
Николай сунул ей в руку свой носовой платок и заговорил со следователем:
– Киру Дмитриевну необходимо внести в дом и уложить в кровать – ей нужна медицинская помощь, если вы не дадите на это разрешение, то о вашем безобразном поведении сегодня же будет доведено до сведения прокурора города.
– Ладно, – вынужден был согласиться Знаменский, сознавая двоякость своего положения – с одной стороны его слово закон: в дом посторонних не пускать, а с другой стороны жалобы начальству и разбирательства ему были не к чему. Ему пришлось изменить своему слову и выбрать компромисс – карьера для него была намного важнее. – В дом вносите, но разговаривать с задержанным она будут только в следственном изоляторе и в присутствии следователей!