Смерть в катакомбах

За какое-то мгновение в и без того холодной комнате повеяло ледяным холодом. Прямо могильным. Словно они вдруг стали чужими. А может, так все действительно и произошло? На самом деле?

– Через час я должен буду уйти, – сказал Бершадов, – опасно было приходить сюда сегодня. В городе аресты. Но я не мог упустить возможность лично тебя отчитать.

Лицо Зины искривилось. Отчитать… Любимый, вернее, любящий мужчина так не поступает. Может быть, все вернулось на круги своя?

– Я подозреваю, что среди нас есть предатель, – произнес он задумчиво, – слишком много арестов.

– Хорошо, хоть этот предатель не я, – горько усмехнулась Зина.

– Ни в ком нельзя быть уверенным на сто процентов, – в тон ей ответил Бершадов, – я всегда говорил тебе это. Повторю и на этот раз.

– Только четвертый месяц войны, – сказала Зина, – может, кто-то просто напуган, что-то не так сделал. Или просто неприспособлен к конспиративной работе, ну, как я? Почему же сразу предатель?

Бершадов ничего не ответил. Встав с дивана, молча походил по комнате. Затем подошел к буфету, налил рюмку самогона и выпил резко, залпом. Налил вторую, протянул Зине:

– Пей!

Крестовская выпила. От самогона запершило в горле. Бершадов подождал, пока она откашлялась, потом сказал:

– Я дам тебе новое задание.

– Я неспособна к конспиративной работе, – скривилась Зина.

– Будешь учиться! Не хотел я давать тебе именно это задание, но другого выхода у меня нет. Скажи, ты слышала об Антоне Кулешове?

– Что? – Зина была готова к чему угодно, но только не к этому. Впрочем, разговаривать с Бершадовым было все равно, что ступать по тонкому льду или минному полю. – Это артист, кажется, эстрадный?

– Артист.

– Тогда слышала, – Зина поморщилась. – Но я не хожу по ночным кабакам, где поет эта тварь.

– Почему тварь? – Бершадов усмехнулся.

– Потому, что он поет тем, кто пришел в наш город убивать, – со злостью отрезала Зина, – оккупантам. Убийцам. Подонкам. Он немцам и румынам поет! Пули в голову ему было бы недостаточно! Развлекать тех, кто пришел отдыхать после заполненного казнями дня!

– Очень хорошо, что ты так думаешь, – усмехнулся Бершадов.

Крестовская стала вспоминать. Действительно, она достаточно много слышала об Антоне Кулешове, а однажды даже видела его выступление в Летнем театре Горсада. Он пел цыганские романсы, и поклонниц у него была тьма. Зина вспомнила, что он очень красив, однако сама она не любила такую красоту в мужчинах – было в нем что-то скользкое, противное.

– Он цыган, кажется, – сказала Зина, – поет цыганские романсы и какие-то пошлые, дешевые куплеты. Да, цыган. Говорили, что он родился в цыганском таборе. И отбоя от баб у него нет. Мерзкий тип. А теперь вот продался немцам.

– Это хорошо, что ты так много о нем знаешь, – усмехнулся Бершадов, – потому, что твоим заданием будет вступить с ним в тесный контакт.

– Что? – Зина была потрясена. – Но я не в его вкусе! Это невозможно! Зачем мне этот хлыщ? Да он на меня и не взглянет! Понимаю, конечно, что он трется возле немцев, и тебе нужна от него информация, но это не ко мне. Вот это задание я точно провалю.

– Не провалишь, потому что не в том ключе думаешь, – усмехнулся Бершадов, – а в контакт вступить с ним придется. Потому что он мой связной.

– Твой связной? – Зина задохнулась от изумления.

– Именно, – с довольным видом кивнул Бершадов, ему явно понравилась ее реакция. – Хороший связной, правда? Поет романсы, цыганская внешность. На самом деле он никогда не был артистом. Правда, до войны в самодеятельности участвовал. Антон Кулешов – его псевдоним. Кстати, придумал я. И вот видишь, как хорошо прошло! – Григорий громко рассмеялся.

– Но как же… – Зина оборвала себя на полуфразе, ей очень не понравилось, что Бершадов так явно торжествует.

– Настоящее имя его Аарон Файнберг, хотя все звали его Аликом, Алик Файнберг. До войны он работал старшим оперуполномоченным уголовного розыска Ленинского района города, кстати, по особо важным делам. Он один из немногих, кто принял решение остаться в городе для подпольной работы, а не уехать в эвакуацию, так сказать, настоящий патриот. Он еврей, так что для него эта война – личное дело. Все знают, что делают немцы с евреями. И он один из лучших моих людей.

– Но как он стал артистом? И почему его никто не узнал, если он работал в уголовном розыске? – не понимала Крестовская.

– Внешность мы ему изменили. Документы тоже подготовили. А романсы… Он всегда был артистичным. Шутил даже, что если б бандитов не ловил, то пошел бы в артисты и стал знаменитостью.

Зина задумалась. Какие страшные и странные метаморфозы готовила эта война. Подобное ей бы и в голову не пришло! Надо отдать должное Бершадову – отличная маскировка!

– Но если он милиционер, да еще еврей, его положение намного хуже моего, – вздохнула она.

– У всех сейчас плохое положение, – отрезал Григорий. – Итак, тебе придется выйти с ним на связь. Мне не хотелось делать это напрямую, но в последнее время вокруг Алика стало происходить что-то нехорошее. И другого выхода у меня нет. Я не могу отправить к нему других людей. Это слишком опасно.

– Подожди, – у Зины перехватило дыхание. – Слишком опасно для кого? Для них? А для меня нет? То есть меня подставить не жалко? Меня можно и потерять, если что?

– Мы на войне, – голос Бершадова прозвучал жестко, – и личные отношения здесь ничего не значат! В любом опасном задании в первую очередь выбирают агентов, которых не жалко потерять.

– Меня не жалко потерять? – Крестовская повернулась к нему, глядя расширенными глазами.

– Ты плохой агент, – Бершадов не отвел взгляда, – да, тебя не жалко потерять.

Зине вдруг показалось, что весь свет в комнате померк. Словно разом потушили печку и тусклую лампочку возле дивана. Да, ей не показалось, что возвращается прошлое. Все оставалось прежним. Разочарование было болью. И с этой болью ей предстояло жить дальше. Крестовская вдруг поняла, что она готова. Но с одним только условием – пусть война закончится. А потом – больше никогда не видеть его. А еще она поняла, что больше никогда не ляжет в постель с Бершадовым. Умерло.

– Как я должна вступить с ним в контакт? – сухо спросила она.

– Это самый сложный момент, – Бершадов смотрел на нее испытующе. – Антон Кулешов выступает в ресторане «Парадиз» на Ланжероновской улице. Своих людей в этом ресторане у меня нет. Тебе придется думать, как организовать эту встречу. Тут уже придется проявить изобретательность.

– Но это невозможно! – В голосе Зины зазвучала злость. – Как я устрою эту встречу? Как я встречусь со знаменитым артистом?

– Придумай, – Бершадов пожал плечами. – Здесь я ни в чем помочь не смогу.

– А если я провалюсь? – Зина все больше и больше чувствовала ярость. – Ах, ну да, меня ведь не жалко. На опасном задании сначала подставляют агентов, которых не жалко потерять.

– Ты зря злишься, – Григорий был абсолютно спокоен, – я просто сказал тебе правду.

– Это твоя правда, – отрезала Крестовская. – У меня она своя.

– Мы на войне, – повторил Бершадов, и Зина вдруг поняла, что всю свою жизнь он будет носить панцирь, прятаться от нее и от всех. Но тут же ее обожгла ужасная мысль: а вдруг там, под панцирем, ничего нет?

– Когда начать? – спросила.

– Не спеши. Хорошо продумай и ориентируйся по обстановке, – Бершадов сделал очередной круг по комнате, потом подошел к ней. – Мне скоро уходить. Я так соскучился. Больше не будем о делах!

Неторопливо, но властно он положил ей руки на плечи, привлек к себе. Зина резко оторвала его руки от своих плеч, отбросила.

– Что это? – Глаза Бершадова превратились в узкие щели. – Что с тобой?

– Нет, – твердо сказала Крестовская и сама не поняла, откуда в ней эта твердость.

– Ты сошла с ума? – Григорий испытующе смотрел на нее. – Ты забыла, что я могу тебя уничтожить?

– А ты уже уничтожил, – спокойно ответила Зина. – Разве можно уничтожить меня во второй раз? Ведь плохие агенты с опасного задания не возвращаются.