Целестина

К тому же, Целестина ходила с ним в одну и ту же гимназию – смешанную, имени Траугутта. Ту самую, напротив русской церкви с синими куполами, возле которой во время репетиции похорон поворачивал похоронный кортеж.

Первого сентября 1939 года Андрусь ждал с тревогой. Родители (они у него наверняка были) хотели знать его решение насчёт образования или карьеры. А никакого решения у него не было.

После ужина Андрусь разгуливал по комнате, размахивая руками, репетируя какие-то речи. Иногда он взмахивал руками и делал выпад – словно поражая невидимых врагов.

Видимо, со временем должен был случиться скандал. Целестина уже готовилась узнать, что у него за родители.

Но первого сентября Гитлер напал на Польшу. И этим спас Андруся от скандала.

В гимназию Андрусь шёл молча. Щурился на небо – не летят ли там немецкие самолёты. Но в гимназии всё было по-прежнему, даже занятия не отменили. Одноклассники на переменах убеждали друг друга в скорой победе польского оружия.

Домой Андрусь вбежал раскрасневшийся и с газетой в руках, огромной, как скатерть для праздничного стола.

– Бабушка, видите?– кричал он, подпрыгивая на полу прихожей, где чёрные и белые квадратные плитки выстроились в шахматном порядке,– Вы посмотрите, что пишут… Я же говорил!..

– Пан много чего говорил,– отрезала генеральша.

– И оказался прав. А значит надо…

– А значит, надо молчать.

– Почему молчать? Сейчас же самое время, чтобы настоящие патриоты…

– Сейчас самое время привыкать. Привыкать к молчанию. Это не у всех сразу получается.

– Что пани Анна Констанция говорит такое?..

– Учись молчать. За неправильные разговоры скоро будут убивать,– сообщила Анна Констанция и заковыляла к себе в кабинет.

Андрусь посмотрел ей вслед с уважением. Наверное, ему подумалось, что она могла застать восстание 1863 года.

Насчёт 1863-его можно было и поспорить – не девяносто же ей лет. Хотя от Анны Констанции можно ожидать чего угодно.

Бабушка точно застала Великую Войну. И обычному человеку уже этого будет достаточно. А тут генеральша Анна Констанция – с её связями, причудами и неуживчивым характером.

Андрусь попытался не подчиниться. У него ничего не вышло. Анна Констанция знала какую-то хитрость, которая заставляла его замолкать при её появлении – и лишь бессильно таращить глаза, пока изнутри, под униформой гимназиста, его распирают свежие международные новости.

Занятия в гимназии продолжались как ни в чём ни бывало. Брест-над-Бугом пока не бомбили, и о войне слышали только по радио.

3

На выходных сообщили о боях под Томашувом-Мазовецким, и что польская армия стратегически отступает. Уже в понедельник на переменах шептались, что всех городских немцев арестуют и запрут в концлагерь. Но их этой затеи может ничего не выйти – ведь в жёлтой лютеранской кирхе, что неподалёку от площади, спрятано секретное оружие.

Вспомнили даже, что маршал Пилсудский был из лютеран. Неясно, что из этого следовало. Но этот факт почему-то казался всем очень важным.

После уроков Андрусь пошёл обыскивать кирху. Нельзя было допустить, чтобы секретное оружие попало в руки врага.

Надо сказать, что кирха сама по себе выглядит подозрительно. Построенная в функциональном стиле, она казалась сложенной из правильных параллелограммов, а формой напоминала большой жёлтый обелиск, установленный по неизвестному поводу.

Андрусь забрался внутрь через окно второго этажа, чтобы обнаружить: внутри пусто. Обшарив все углы, он попытался выйти через парадный вход, но оказалось, что там заперто.

Ну и ладно. Андрусь решил вернуться тем же путём, которым пришёл. Поднялся на второй этаж и уже там обнаружил, что за время его отсутствия окно бесследно исчезло.

– Эй, что за шутки!– возмутился Андрусь и принялся молотить кулаками туда, где, по его расчётам было окно.

Возможно, тут была замешана лютеранская магия. Не зря среди лютеран столько алхимиков!

А может быть, они сговорились с евреями из гетто и применили магию Каббалы?

Простейший вариант просто не пришёл ему в голову. Каббала и алхимия были не при чём. Просто плотник, нанятый магистратом, пришёл к кирхе с приставной лестницей, чтобы не выяснять где ключи. И заклеил окно фанерой для светомаскировки.

Фанера была самая обыкновенная. Такую легко пробить даже кулаком. Но Андрусь не смог – потому что перепутал направление и вместо окна молотил по деревянным перегородкам.

Со временем даже до него дошло, что это не помогает. И решил разрушить магию молитвой. Прочитал “Отче наш” (по-польски). Не помогло. Тогда затянул “Te Deum” на латыни. Ведь молитвы на латыни куда сильнее, ангелы берут их в производство вне очереди.

Но похоже не блиставший в хоре Андрусь фальшивил слишком сильно. Ангелы не услышали его молитв. Зато услышал проходивший мимо обыватель Кастрициан Базыка.

Сперва он просто снял картуз и перекрестился. Пение и удары продолжались, как ни в чём ни бывало. Тогда обыватель Кастрициан Базыка ускорил шаг – и тут же наткнулся на жандарма.

Перепуганный Кастрициан всё сразу и выложил. Так и так, из запертой лютеранской кирхи раздаются загадочные голоса. Возможно, сатанисты устроили там шабаш с целью подрыва духовных сил народов Второй Речи Посполитой.

Дело было серьёзное. Кирху оцепила полиция. Рядом прохаживались агенты контрразведки в одинаково серых штатских пальто. А из костёла, который был буквально в соседнем квартале, по ту сторону садовых зарослей, прибежал ксёндз Фабиан – чтобы нейтрализовать оккультную угрозу.

Когда на первый этаж ворвались неизвестные, Андрусь принял их за чертей и принялся отбиваться. В итоге, с подбитым глазом и уже без форменной фуражки, его запихнули в воронок и повезли в крепость, в гарнизонную тюрьму. Именно там польские власти содержали шпионов, сатанистов и слишком буйных депутатов парламента.

Он оказался недостаточно опасен, чтобы оказаться в Бригитках, поэтому пришлось довольствоваться камерой в гарнизонной тюрьме. Андрусю там не понравилось. Сначала его посадили в одну камеру с депутатом поветового совета, который оказался коммунистом, и жутко бородатым мельником из-под Вильны, – этот сидел по обвинению в колдовстве.

Сознательного гимназиста вызвали на допрос прямо посередине важного спора с соседями по поводу земельной реформы. А допрашивал незнакомый полковник, толстый, с отяжелевшими от пота усами и очень усталый от всей этой беготни.

– Зачем ты это устроил?– спросил полковник, даже не поднимая голову от бумаг.

– Я с чертями сражался,– ответил Андрусь. Потом спохватился и добавил:– Я думаю, это были красные черти.

– Почему, красные.

– Ну, коммунистические.

Полковник жевал губами и по-прежнему не поднимал голову.

– Это было несвоевременно,– наконец, произнёс он.

– Да, я знаю. Возможно, нам надо попытаться заключить с ними…

– Проваливай!

Выходить из крепости пришлось через Северные Ворота. Главные уже были к тому времени перекрыты допотопными лёгкими танками.

Над земляными валами синхронно взмывали лопаты. Гарнизон рыл окопы и пытался что-то минировать.

Экипажа арестованным не полагалось, поэтому от крепости до колонии Нарутовича Андрусь добирался пешком, через заросли и буераки уцелевшей полосы Эспланады.

Над головой, медленно, как шмели, проплывали грузовые самолёты. Они делали полукруг и уходили на посадку за железную дорогу. Гимназист знал – там, возле Адамково, недавно расчистили временный военный аэродром.

Андрусь так на них засмотрелся, что и не заметил, как свалился в небольшой топкий прудик, неведомым образом возникший буквально в десятке шагов от стадиона имени Пилсудского.

Домой он пришёл ещё мокрый. И сразу, с порога, рассказал Целестине о самолётах – чтобы избежать лишних вопросах.

– Это штабные архивы перевозят,– ответила Целестина. Она узнала про архивы от бабушки. А откуда это знала бабушка – как обычно, было совершенно неизвестно.