Страница 3 из 21
И разгоряченные люди видели его, изможденного после многомесячного поста на Афоне. Он вставал между ними в черной рясе, с белой бородой и серебряным крестом в поднятой руке. А они смотрели в его горящие огнем очи и умолкали. Расходились в разные стороны.
Но, как говорится, было, да прошло. Казаки вернулись из Крыма по своим куреням. А он, иеромонах Анатолий, обогащенный еще и этим опытом, вернулся в монастырь, чтобы продолжить свой молитвенный подвиг.
Но не ложилось ему в монастыре. Не ко двору он пришелся. Показался братии слишком уж умным, а может, и слишком гордым. Ведь как ни пытался он выглядеть как все – тихим, простым, сирым и убогим, а не получалось. То ли казачья кровь его еще играла. То ли не выработалось смирение.
Спокойная, пожилая братия от души радовалась своему такому вот тихому житию и не забывала талдычить, что жизнь в монастыре – это рай.
А ему было скучно.
Ну и чуть что – «наушники» нашептывали игумену про него: «Оскоромился! Не то поел во время поста! Не так глядел во время службы на красивую прихожанку!»
А у него такое ощущение было от монастырских людей, как у Гулливера, вернувшегося домой из страны великанов. Все вокруг – маленькие. Лилипуты.
Ему бы в схиму постричься да засесть на старости лет в келье. Поучать братию и прихожан, как жить на свете. А он все рвется на свободу.
Так что с благословения владыки стал служить в церквях.
И вот теперь его волею оказался в этих краях.
II
«А дорога серою лентою вьется». И постепенно приближает их к Вешенской. Казаков вглядывается в мелькающие заборы, улицы и сравнивает эти места с Кубанью, где побывал недавно:
– На Кубани улицы станиц выстроены аккуратно. Одна за другою. В ряд. И называют их линиями. А здесь строились, похоже, как Бог на душу положит!
– Это потому, что там казаки селились организованно, полками. Остановится сотня на отведенном ей месте. И по команде, по плану начинает строиться на земле. А сюда, на Дон, люди приходили вольные. И жили на хуторах, кому как нравится… – пояснила Дарья.
– И откуда мы все знаем? – шутливо поинтересовался иеромонах.
– А я учусь в институте культуры! – гордо ответила девчонка.
– Так вы не местные? – удивился отец Анатолий.
На что из-за руля ответил Роман:
– Не совсем: я приехал сюда, в станицу, к дяде, Ивану Петровичу. Мы Ефремовы. Он уроженец этих мест. Но с детства тут не был. А потом, в девяностые годы, чего-то его потянуло сюда. На родину предков. Он построил усадьбу. И теперь живет наездами. Ну вот и я на каникулы приезжаю. Мы и встретились с Дарьей, – добавил «спартанец», чуть тряхнув чубатой головой…
– А мы, можно сказать, местные. У нас тут курень всегда стоял. И кто-нибудь жил из родных. Вот дед сейчас здесь живет. Я тоже сюда всегда из города на каникулы приезжаю, – сказала Дарья… – Мой дедушка – казачий генерал, – добавила она, и в ее голосе послышалась гордость за свою семью.
Отец Анатолий привычно уловил в ее правильной речи южнорусское гэканье.
Потянулись мимо улицы Вешенской. Отец Анатолий, который молча смотрел на пролетающие заборы, думал, продолжая сравнивать Кубань и Дон: «Тамошние казаки – выходцы с Украины, бывшие запорожцы, переселенные Екатериной Второй, сохранили свой обычай. Обустройство на новом месте начинают с того, что сажают сад, деревья. А в России первое, что делают, – ставят забор. С чем это связано? С менталитетом, наверное!»
Пролетели райцентр. И дорога потянулась среди сосновых посадок.
– А ведь сосны по идее тут расти не должны? – полувопросительно – полуутвердительно заметил Казаков. – Это ж степь. Сплошной песок и суховеи…
– Этот лес сосновый – насадной. Их во времена Союза рассаживали. Шолохов это дело предложил и добился такой программы…
– Вот оно как?! – удивился отец Анатолий. – Стало быть, руку приложил…
Все рано или поздно кончается. Кончился и асфальт, да так неожиданно. Километра за два до Новосоветской вместо твердого покрытия пошла гравийная насыпь, на которой «джип-широкий» загремел подвеской, зарычал, как козелок…
Чтобы не гробить подвеску, Роман съехал на обочину в песчаную колею, протоптанную такими же бедолагами-автомобилистами. Дальше они плыли в клубах мельчайшей пыли мимо обнесенного оградой большого кладбища. На него, судя по размерам, и переселилось в советское время население этой когда-то богатой и хлебосольной станицы. Впрочем, это произошло не только здесь, а по всей Руси великой, которая много лет назад называлась Советским Союзом.
На подъезде к Новосоветской они увидели сиротливо стоящие посреди песчаной степи брошенные курени. Разломанные остатки заборов, проваленные крыши, торчащие деревянные остовы домов и покосившиеся останки хозяйственных построек говорили о многолетнем отсутствии хозяйской руки.
Совсем не таким представлял он себе новое поприще, куда забросила его судьба. Для Новосоветской, похоже, советская власть оказалась злой мачехой. И станица ужалась и высохла, как шагреневая кожа в романе французского писателя.
Грустная картина запустения и разрухи немного менялась по мере того, как они продвигались к центру. Тут все еще стоял, как могучий дуб среди чахлого леса, большой и красивый храм – свидетель другой, бурлившей когда-то жизни.
Отец Анатолий знал, что строительство храмов в Российской империи было строго регламентировано и размер их зависел от количества жителей того или иного поселения. Оценив размеры здания, он прикинул про себя: «Не меньше тысячи жителей здесь было». А вслух спросил:
– А сколько теперь осталось казаков?
– Ну, человек сто, наверное!
– Н-да! Как говорится, остались от козлика рожки да ножки. – И добавил советскую речевку: «Прошла зима, настало лето – спасибо партии за это!»
Наконец появилась целая живая улица. И они покатили по ней в поисках нужного дома. Остановились у высокого забора с воротами.
Отец Анатолий попрощался с молодыми и вылез из прохладного салона на летний зной. Туда, где солнце все еще жарило, а небо было огненно-голубым.
Джип уехал. А он остался один посреди улицы. Но ненадолго. Дверь рядом с воротами приоткрылась. И в ее проеме показалась худая высокая фигура в длинной выгоревшей рясе, из-под которой выглядывали ноги в резиновых домашних тапочках. Портрет типичного сельского священника довершали седая борода и длинные волосы, собранные сзади в хвостик.
Увидев новоприбывшего, он улыбнулся, показав редкие (двух нижних не было), съеденные за жизнь зубы, и представился:
– Отец Петр.
Два седоголовых бородатых человека обнялись и трижды по-братски облобызались.
– Наконец-то! Я уже заждался весточки от владыки! – проговорил священник, приглашая Казакова в дом. Но тот слегка заупрямился. И предложил другой план.
– Давай, отец Петр сразу в храм пойдем! Время-то дорого. И тебе и мне!
– Ну, в храм так в храм! – ответил тот. И Казаков, почувствовав в его голосе почти облегчение, подумал: «Видимо, ему сейчас не до церемоний. Болезнь торопит».
И, не заходя в ворота, они по тропинке двинулись к белой, словно повисшей в безоблачном синем небе, громаде храма.
В отличие от станицы, собор выглядел в общем и целом неплохо. Похоже, что жизнь здесь не затухала. У ворот возились двое деловых мужичков. Строили крытую деревянную беседку. Рядом с нею отец Анатолий обнаружил медный кран. Он открыл его и наконец-то напился вкуснющей, ледяной подземной воды. И не только напился, но и освежился, помыв горящее лицо и руки.
Отец Петр тем временем рассказывал:
– Недавно с Божьей помощью пробурили скважину. И теперь, когда есть воды вдоволь, будем закладывать новый сад.
«Человек всегда живет надеждой!» – подумал отец Анатолий. И сказал:
– На все Его воля!
На церковной паперти их ждал пономарь – низкорослый крепенький мужичок по имени Прохор, с клочковатой бородкой и легкой улыбкой на устах.
Они поручкались, и Прохор, гремя связкой ключей, открыл двери.