Страница 2 из 62
«Я не боюсь», – сказала себе шепотом и отважно спустилась к набережной. Прохлада здесь ощущалась гораздо сильнее. И запах моря. Будоражащий, свежий, с привкусом соли. Даже на губах я почувствовала его солоноватый вкус. Волны лупили о берег, пенились, рассыпаясь на тысячи, миллионы маленьких капель, ветер подхватывал и дарил эти крохи страждущим.
Набережную освежили и удлинили. Новые фонари приветливо манили огнями, предлагая пройтись до финальной прогулочной точки. Народ и гулял. Людей немного, буквально с десяток – не сезон. Музыка не играет повально, из каждой закусочной, зазывалы не приглашают отужинать. Каких-нибудь полтора месяца и обстановка поменяется на корню. Город оживёт, стряхнет с себя дрёму и накинет флёр вечного праздника.
Колеса моего чемодана гулко отсчитывали плитку променада, немного нервируя, если честно. Я надавила на пластик ручки, спрятала её в пазах и подхватила ношу за боковую, тканевую – в руках понесу. Чем ближе я подступала, тем острее испытывала желание бросить чемодан, развернуться и бежать. Нет, чемодан не тяжелый. Тяжелы воспоминания. Давят. Скручивают внутренности тугим узлом. Я восемь лет хоронила их, запирала на самый огромный ключ…
Не уверена, что сейчас поступаю правильно, однако умники утверждают – нужно смотреть своим страхам в лицо. Глупость, по-моему. Тот, кто подобное советует, никогда не испытывал настоящий страх. До ужаса. Животного, выворачивающего нутро, когда даже выть и кричать не остается сил.
Я миновала кафе «Барракуда», осталось совсем немного, меньше километра. Восемь лет назад в этом месте мне пришлось бы спуститься к морю – «Барракудой» заканчивалась набережная – и пойти берегом, сегодня фонари горели ещё метров на триста. Я подняла воротник пальто и прибавила шагу, подстегнутая невесть откуда взявшейся решимостью. Нужно покончить с этим, раз и навсегда. Определиться сейчас – продолжать бояться или отпустить страхи. Освободиться от них. По крайне мере, попытаться. Можно сколько угодно себя обманывать, вдалбливать, шептать: «забудь, забудь, ничего не было», но я-то знаю, произошедшее со мной не сон. Не детский кошмар, который размоется с годами и сотрется из памяти.
К морю я так и не спустилась. Закончилась набережная, а с ней и моя решимость. Я стояла у ступеней, обливалась холодным потом и вглядывалась в темноту. «Она проглотит, темнота», – испугалась я. Раскроет огромную акулью пасть и проглотит. Развернулась и побежала.
Чемодан, покачиваясь, бил мне по ноге, я крепче сомкнула пальцы и шепнула себе – трусиха. Вернусь завтра. Сегодня уже темно. Слишком темно. Я помню, южные ночи – самые тёмные.
К дому подходила с не менее клокочущим сердцем. Глянула на часы – без пятнадцати восемь. Полтора часа как я отпустила такси. Поставила чемодан у калитки, не заботясь, что добро упрут, темнота его спрячет – она многое умеет скрывать, что ей какой-то чемодан черного цвета! – и направилась к Гавриловне. Розалия Гавриловна тёткина соседка, у неё необходимо взять ключи от дома.
– Ася? – удивилась она, как будто не сама меня сюда позавчера вызвала. – А я тебя только на завтра жду.
– Я самолетом.
– У тебя же работа или ничего, отпустили?
– Спровадили, – попыталась я улыбнуться. – Я два года в отпуске не была, да и апрель же. Вот если бы летом… там строгая очередь.
– Погоди-ка, ключ возьму. Господи, да что я, дура старая, на пороге тебя держу! – всплеснула она руками. – Ты с дороги голодная...
– Нет, нет, – выпалила я. – Меня в самолете кормили. Я только за ключами.
Гостевой дом проступал громадой, теткин, казалось, ссутулился. Гавриловна сама отпирала калитку, включала свет у беседки, сунула ключ в скважину дома, суетливо, беспрестанно болтая. Крышу гостевого дома действительно меняли, два года назад, увеличивали потолки мансарды, там теперь тоже комнаты. Позавчера шёл сильный дождь, а теперь два дня сухо. Маркус, теткин пёс, издох ещё прошлой осенью, а нового заводить она отказалась – последнее, что поведала Розалия и распахнула передо мной двери дома. Я прошла, скинула сапожки и безучастно посмотрела по сторонам. Новый, светлый кухонный гарнитур – при мне был ядовито-зеленый – в бежевых тонах обои, остальная обстановка без изменений. Тот же круглый стол, даже ажурная скатерть, прикрытая сверху клеенкой, из прошлого. Берегла её тетка, прикрывала. Зачем? Пользоваться надо и радоваться красоте. Для кого берегла, для меня? Так оно мне не нужно. Ни скатерть эта, ни дом. Не хочу. Ничего не хочу. Спать только немного.
– Ключи на столе оставлю, – тихо произнесла Розалия, о существовании которой я уже успела забыть. – Холодильник пустой, я его выключила. Чай вроде был в шкафчике. А нет, так я тебе принесу.
– Не нужно. Не беспокойтесь, тёть Роз. Завтра с утра на рынок схожу.
– Постельное в шкафу, а, впрочем, ты сама знаешь, разберёшься.
Она нерешительно потопталась у входа, потом прошла к столу, села. Я вздохнула, сняла пальто и опустилась на соседний стул, свернув его у себя на коленях.
– Мне бы это письмо раньше найти, – заговорила она. – Да не до того было, крутилась, как могла. Но ты не переживай, похоронили твою тётку как положено. Могилку покажу, как соберешься, так и скажи, сразу сходим. Файка ведь молчала, откуда ж мне было знать. Когда ты пропала, она и в милицию не пошла. У неё один сказ – выросла, не нянька я ей теперь. Полы я за ней помыла, всё честь по чести. Ладно, заговорила я тебя, отдыхай, – опомнилась она. Я и тут смолчала. Протестовать, мол, что вы, сидите, даже из вежливости не могла. Она как будто понимала меня и не требовала слов, потеребила тесьму скатерти, подняла клеенку и сказала: – Вот оно, письмо то. Я его прочла, ты уж извини. А не прочла бы, не нашла тебя.
Я повернула к Розалии голову и увидела в её руке бумажный лист. Обычный, в клеточку, сложенный пополам. Соседка оставила его на столе и ушла, предупредив, что свет у беседки сама погасит. Я прошла в прихожую, определила пальто на вешалку и бросила взгляд на письмо. Позже. Сначала в душ. Меня ещё колотит от прогулки по набережной. Там, откуда я прилетела, ещё лежит снег. Настоящая зима, но, клянусь, она может согревать.