Страница 21 из 54
– Он с вами?
– К счастью, нет. Он собирался, но в последний момент что-то там случилось. Так что он приедет, когда мы с Эваном найдем натуру.
Я положил щетку для волос и надел часы. Ключи, мелочь и носовой платок я сунул в задний карман.
– Ты видел ту сцену в машине, которую мы сняли в Испании?
– Нет, – ответил я. – Эван меня не пригласил.
– Это на него похоже. – Конрад допил мартини и уставился на конец своей сигары. – Сцена получилась потрясающе.
– Еще бы, повторяли сто раз.
Он улыбнулся, но глаза не поднял.
Казалось, ему не хочется говорить на эту тему.
– Понимаешь, есть в ней что-то личное, это не просто актерская работа. – Он замолчал. Было заметно, что он тщательно подбирает слова. – Я старый циник, дорогуша, но эта сцена меня потрясла.
Я не ответил. Он поднял на меня взгляд:
– Обычно ты играешь иначе. Ну, а в этот раз...
Хо-хо...
Я закусил губу. Я чувствовал это во время съемок. Но думал, что никто не заметит.
– Ты думаешь, критики поймут?
– Может быть.
Я уставился на ковер. Я был страшно зол. Актер, который слишком вживается в свою роль, слишком глубоко в нее уходит, заставляет зрителя активно сопереживать и демонстрирует ему собственное я. Обнажение тела – вещь легкая, но пустить публику в душу, дать подойти к твоим убеждениям, проблемам и чувствам – это нечто иное.
Чтобы сыграть роль так правдиво, чтобы зритель до конца поверил актеру, может быть, впервые в жизни, понял самого себя, нужно не только как следует представлять то, что играешь, но и как бы признаться, что в действительности переживал что-то подобное. Человек, не склонный к эксгибиционизму, не склонен открывать свое внутреннее "я", но без этого настоящей игры не бывает.
Я не великий актер – популярный. Я давно уже понял, что если я однажды не решусь на такое, а это меня пугало, то так и останусь просто популярным. Я постоянно натыкался на барьер, не мог перейти рубеж. Но в автомобиле я отпустил вожжи, надеясь, что мое состояние смешается с состоянием героя.
Это случилось, наверное, из-за Эвана. Назло ему, а не чтобы порадовать. Есть граница, до которой режиссер может управлять актером, но тут я действовал сам.
– О чем задумался? – спросил Конрад.
– О том, что буду играть только в приключенческих фильмах. Как я и поступал до сих пор.
– Трусишь, дорогуша.
– Да нет.
Он стряхнул пепел с сигары.
– Ты еще удивишь публику.
– Не думаю.
Я прошелся по комнате, надел пиджак, сунул в карман бумажник и записную книжку.
– Пошли в бар.
Конрад послушно выбрался из кресла.
– От себя не убежишь.
– Ты не прав.
– Нет, дорогуша, я знаю, что говорю.
* * *
Назавтра в Гермистоне меня ожидал не только билет, обещанный Аркнольдом, но и молодой человек, который объяснил, что ему поручено проводить меня на ленч к председателю клуба.
Я пошел за ним и оказался в большой столовой, где за столом сидело, по меньшей мере, человек сто. Вся семья ван Хуренов, включая Джонатана, расположилась возле двери. Увидев меня, ван Хурен встал.
– Мистер Клугвойгт, разрешите представить вам Эдварда Линкольна, – обратился он к сидевшему во главе стола и, обращаясь ко мне, объяснил: – Председатель нашего клуба мистер Клугвойгт.
Клугвойгт поднялся, пожал мне руку, предложил место рядом, после чего все сели. Напротив меня, направо от председателя, сидела Вивиан ван Хурен в довольно экстравагантной ярко-зеленой шляпке, рядом с ней ее муж. Салли ван Хурен сидела слева от меня, за ней – Джонатан. По всей видимости, ван Хурены были в самых дружеских отношениях с Клугвойгтом, причем я заметил, что мужчины были очень похожи друг на друга. Их окружала атмосфера богатства и уверенности в себе, оба казались крепкими, решительными, умными.
После обычного обмена любезностями (как вам понравилась Южная Африка? «Игуана Рок» – это лучший отель города. Как долго вы собираетесь пробыть здесь?) разговор переключился на интересующую всех тему.
На лошадей.
У ван Хуренов была четырехлетка; в прошлом месяце она заняла третье место в Золотом кубке Данлопа. Однако они решили не выставлять ее ближайшие месяцы, чтобы дать отдохнуть. У Клугвойгта после обеда должны были бежать две трехлетки, но ничего особенного он от них не ожидал.
Я перевел разговор на лошадей Нериссы, а затем на Аркнольда. Меня интересовало, что о нем думают как о тренере и человеке.
Ни ван Хурен, ни Клугвойгт не были из тех людей, которые прямо отвечают на подобные вопросы. А Джонатан неожиданно подался вперед и сказал:
– Аркнольд – грубиян. И рука у него тяжелая, как золотой кирпич.
– Я должен что-то посоветовать Нериссе, когда вернусь домой, – заметил я.
– Тетя Порция говорила, что он отлично ведет ее лошадей, – сказала Салли.
– Может быть, но куда? – брякнул ее брат.
Ван Хурен бросил на сына слегка насмешливый взгляд и с ловкостью светского человека перевел разговор на другую тему.
Кстати, Линк, вчера нам позвонил мистер Клиффорд Уэнкинс и пригласил на премьеру.
Он явно развлекался. Я с удовольствием отметил, что он назвал меня Линк и подумал, что через пару часов я тоже назову его Квентином.
– Видимо, он хотел извиниться за то, как вел себя, когда я пытался узнать ваш адрес.
– Наверное, просто узнал, с кем имеет дело, – улыбнулся Клугвойгт, который, похоже, уже знал об этой истории.
– Видите ли, это просто приключенческий фильм, боюсь, что он вам не понравится.
– По крайней мере, вы не будете обвинять меня в том, что я ругаю то, чего не видел, – улыбнулся он.
Я ответил ему улыбкой. Брат мужа Порции нравился мне все больше.
После великолепного ленча мы решили посмотреть первый заезд. Жокеи уже седлали лошадей. Вивиан и Салли побежали в кассу, чтобы поставить несколько рэндов на приглянувшуюся.
– Ваш друг Уэнкинс обещал сегодня быть здесь, – сообщил мне ван Хурен.
– О, Господи!
Ван Хурен рассмеялся.
В паддоке Аркнольд подсаживал своего жокея.
– Интересно, сколько весит золотой кирпич? – спросил я.
– Обычно тридцать два килограмма. Но жокея, который весит столько же, раздобыть легче.