Страница 8 из 17
Кто он и откуда, не слишком хорошо было ведомо даже местным властям, а уж односельчанам и подавно. Поселился он в этом посёлке в середине пятидесятых, поселился как фронтовик, ну и что здесь такого, даже в песнях пелось: «Может к нам в район знакомого солдата ветерок попутный занесёт». Вот и занесло, хотя в то время ещё не так популярны были эти места, ведь информация о Дивеевских краях не слишком поощрялась.
Впрочем, читателю предстоит узнать ещё много интересного об этом человеке, а пока вернёмся к сюжету, который в виду стремительно надвигавшихся роковых событий, требует и стремительного развития.
В начале августа 1991 года в посёлок пришла послушница и сказала, что Афанасия Петровича Ивлева хочет видеть матушка Серафима, слывшая в округе большой прозорливицей, да такой, что прозорливости её иные просто боялись. К ней шли с одной целью – просили излечить от недугов. Как-то обратились к ней прихожане из окрестных сёл с просьбой хотя бы чуточку приоткрыть завесу будущего, а она возьми да скажи:
– Господь милосерден, но попускает он революции и войны, что б люди в разум вошли.
– К чему слова эти, Матушка? – попросили уточнить прихожане. – Неужели нас снова ждут революция или война?
– И революция, а опосля и войны – много войн малых, но кровопролитных… Много народу побито будет… Много молодых ребят погибнет… Господь пополнит сонм святых в воинстве Небесного Архистратига Михаила… А победа будет наша, наша будет победа и власть погонная…
Об этой беседе Ивлеву рассказал один сельчанин, который любил на всякие такие заковыристые темы политические с ним беседовать, и на всё мнение своё имел. А с Ивлевым говорил, наверное, для того лишь чтобы, утвердиться в своём мнении. Сверить это мнение с тем, что ответит Афанасий Петрович, которого многие в деревне считали едва ли не за самого знающего.
Ивлев хотел и сам попасть на беседу к старице, но она неожиданно пригласила его. Поговорила с ним о Боге, о добром и вечном. Но вдруг, как бы невзначай попросила найти правнука генерала, убитого красными в годы революции. Звали того генерала Николай Константинович Теремрин.
Матушка знала, кого просить. Ивлев был однокашником по кадетскому корпусу сына генерала Теремрина. Правда, сын его – Алексей Николаевич Теремрин – сгинул бесследно в горниле гражданской бойни.
Дмитрия Теремрина Ивлев отыскал и даже завязал с ним добрые отношения – помогал кое в чём, кое в чём наставлял, ибо молодой Теремрин был военным писателем и в наставлениях нуждался, хотя и сам пока не понимал этого.
Найти-то Теремрина он нашёл, но матушка более его к себе не приглашала, а, значит, можно было подумать, что и вовсе забыла о своей просьбе.
И вдруг новое приглашение…
Ивлев в тот день вошёл под своды старой часовни с необыкновенным трепетом.
Старица жила в ските, отшельницей. Но возле неё с определённого времени постоянно находились послушницы – монахини ближайшего монастыря, впрочем, некоторые из них весьма мало напоминали монахинь. Разве что одеянием, которое сидело на них не очень-то ладно. Была матушка Серафима очень стара – никто не мог предположить, сколько ей лет. Была она очень непроста, а потому, вероятно, ещё при советской власти приставили к ней «подслушниц», которые вполне могли следить за ней. Что-то старица знала такое, что уж очень хотелось узнать властям. А как узнаешь? Не пытать же старицу? Это троцкисты могли себе позволить, да хрущёвцы, то есть те же троцкисты, но уже тайные, хотя и ненавидевшие и Россию, и особенно Русскую Православную церковь с одинаковой лютостью.
После первой встречи со старицей Ивлеву пришлось поломать голову, зачем ей понадобилось указать на Теремрина. Откуда она вообще узнала, что есть на свете такой вот полковник Дмитрий Николаевич Теремрин, сын советского генерала Николая Алексеевича Теремрина и правнук царского, как принято было говорить, генерала Теремрина, убитого большевиками? Алексея же Теремрина он в этом своём мысленном перечислении и вовсе опускал, ибо считал погибшим ещё в гражданскую. Впрочем, не исключалось, что его друг Алёшка – кадет Воронежского кадетского корпуса Алексей Теремрин, который уже к концу первой мировой войны стал полковником, ушёл с белыми армиями… Но ушедшие за кордон – то же, как бы умерли, во всяком случае, на целых семьдесят лет.
И вот Ивлев снова предстал перед старицей.
– Пришёл раб Божий Афанасий! – воскликнула матушка Серафима довольно бодро. – Да ты ли это? Слепа стала. А ну подойди…
Он подошёл, старица повела рукой в тёмном своём одеянии, накрыв его чуть ли не с головой, провела рукой по лицу, и тут он почувствовал, что за обшлагом его курточки что-то осталось. Он склонил голову, приложил руку к груди, словно кланяясь, и уже явно ощутил сложенный вчетверо листок бумаги, который тут же и пропихнул во внутренний карман.
Послушницы и «подслушницы» ничего не заметили. Они и не ожидали такой прыти от старицы. Приказ у них, или, вероятнее всего, у одной из них, был наверняка жёстким – никому не позволять приближаться к матушке. Впрочем, что им до того, что она осенила крестным знамением какого-то старика?! Мало ли что взбрело ей на ум! Старик-то из близлежащего посёлка. Живёт там давно и никакими делами – ни церковными, ни политическими вроде бы и не занимается.
Огород, да сад – вот и все его заботы. Правда, иногда уезжает куда-то на несколько дней или максимум на неделю другую. Но ведь многие ездят к детям или внукам!?
Не знали они, кто таков Ивлев, ибо следы его службы царской и службы в революцию, со временем сами стерлись, а данные о деятельности его во время Великой Отечественной войны умышленно стёрты были людьми, оградившими его от расправы, которую могли учинить подручные тех политиков, что устранили в 1953 году Сталина.
И числился Ивлев отставным фронтовиком, получившим ранение в декабре сорок первого, под Москвой, во время операции, о которой в советское время упоминать запретили. То был знаменитый Можайский десант.
Значился Афанасий с некоторых пор простым сельским учителем-фронтовиком. Даже пенсии офицерской никто ему не назначил. Да и не могли назначить. Те люди, которые знали о его службе, были ликвидированы бандитской кликой, захватившей власть путём убийства Сталина. Мог и он погибнуть, но поскольку являлся особо засекреченным сотрудником личной секретной разведки и контрразведки Сталина, не погиб, а просто затерялся.
На этот раз матушка Серафима говорила быстро, скороговоркой и как-то очень резко:
– Настаёт время правды… Падут комуняки, Державу продавшие, скоро падут. Но падение – не возрождение… Кровь, кровь – вижу много крови. Будет кровь и столичная, и грозная будет кровь, и всякая другая. Но время близко, время близко… И будут правду искать, а правда не за тридевять земель спрятана… Важная правда. Без этой правды не быть возрождению, не быть…
Сказала «коммуняки»… Так в ту пору говорили многие. Но добавила «державу продавшие», что уже звучало иначе. Ведь продали Советскую Державу не коммунисты, не большевики, а те, кто пришёл к власти после коварного убийства Сталина.
– Что же ждёт нас, матушка? – спросил Ивлев.
– Время крови, измен и предательств…Тот, кто больше всех народу обещает, тот и кровь народную пить будет… В капусту, в капусту рубить будет…
– Да кто же? – снова спросил Ивлев.
Но тут вошла монахиня – статная дама, видно высокого ранга. Она строго сказала:
– Матушка Серафима утомлена… Ей надо отдохнуть… В другой раз придёте…
– Помни, помни, раб Божий Афанасий, что правда не за тридевять земель зарыта… Помни и не теряй того человека, которого прошлый раз велела тебе сыскать…
Монахиня высокого ранга вышла из кельи вслед за Ивлевым и поинтересовалась, кого имела в виду матушка Серафима.
– Да, журналиста одного… Он на духовные темы пишет. Может, оттого и заинтересовалась. Вы ей книги читать даёте?
– И читает, и радио иногда слушает, и телевизор, когда пожелает, – поспешно, с наигранной обидой заявила монахиня. – Не в тюрьме же… Сама не желает…