Дикие лошади

– Вы не должны ехать, – сказал я. – Пол не может выставить этот дом на продажу, потому что он не принадлежит ему. Но, Доротея… – Я замолк в нерешительности.

– Но что, дорогой?

– Только не подписывайте ничего.

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать: не подписывайте ничего. Сперва спросите вашего знакомого нотариуса.

Она изумленно смотрела на меня.

– Но мне, должно быть, придется подписывать разные бумаги, теперь, когда Валентина больше нет.

– Да, но… не подписывайте никакие бумаги только потому, что этого хочет Пол.

– Хорошо, – с сомнением произнесла она. Я спросил ее:

– Вы знаете, какой силой обладает доверенность?

– Она вроде бы дает людям право действовать от своего имени?

Я кивнул.

Доротея быстро обдумала это и сказала:

– Вы говорили мне, чтобы я не подписывала бумагу, дающую Полу право продать этот дом. Это так?

– Именно так.

Она погладила мою руку.

– Спасибо, Томас. Обещаю не подписывать ничего такого. Я буду все внимательно перечитывать. Мне не хочется говорить так, но Пол иногда слишком настойчиво пытается сделать все по-своему.

Пол, на мой взгляд, подозрительно долго безмолвствовал. Я встал, вышел из кухни и отправился на поиски. Я обнаружил его в кабинете Валентина, где он снимал книги с полок и стопками складывал их на полу.

– Что вы делаете? – спросил я. – Пожалуйста, оставьте книги в покое.

Пол ответил:

– Я ищу книгу, которую одалживал Валентину. Я хочу получить ее обратно.

– Как она называется?

Наскоро придуманная Полом ложь не дошла до названия.

– Я узнаю ее, когда увижу, – сказал он.

– Если на какой-либо книге будет стоять ваше имя, – вежливо произнес я, – уверяю вас, вам ее вернут.

– Это мне не очень-то нравится.

В дверях появилась Доротея, увидела книги, сложенные на полу, и на лице ее одновременно появились недоумение и досада.

– Пол! Прекрати это! Эти книги принадлежат Томасу. Если ты возьмешь их, это будет воровство.

Пол и виду не подал, что его заботит такое ничтожное обвинение.

– Он не возьмет их, – успокаивающе промолвил я.

Пол скривил губы, проложил себе путь к передней двери дома и оставил ее открытой.

– Что он делает, дорогой? – растерянно спросила Доротея, глядя, как ее сын целеустремленно топает по дорожке.

– Кажется, он собирается притащить одну из своих коробок, чтобы упаковать в нее книги, – отметил я. Я закрыл переднюю дверь и запер ее на оба замка – верхний и нижний. Потом я прошел через кухню и тем же манером обезопасил заднюю дверь, а затем сделал быстрый круг по комнатам, заглянув даже в ванные, чтобы убедиться, что окна закрыты и заперты.

– Но Пол – мой сын, – запротестовала Доротея.

– И он пытается похитить книги Валентина.

– Ох, дорогой!..

Пол начал колотить в переднюю дверь.

– Матушка, впусти меня немедленно.

– Быть может, впустить его? – заволновалась Доротея.

– Пребывание снаружи ему не повредит. Сейчас не так уж холодно, а он может посидеть в машине. Или поехать домой, конечно.

– Иногда Пол так неприятен, – горько сказала Доротея.

Я поставил книги обратно на полки. Те, которые Пол выбрал, чтобы похитить для начала, были в самых роскошных переплетах – недавно опубликованные биографии чемпионов скачек, считавшиеся у знатоков почти бесценными. Я догадывался, что именно тщеславие Пола лежало в основе тех планов, исполнению которых помешали его мать и я.

Я не склонен был недооценивать опасность оскорбленного тщеславия с тех пор, как сделал страшный фильм о реально жившем фанатике-культуристе, который убил свою подружку за то, что она бросила его. Я должен был понять его, я влез в его сознание, и я ненавидел это.

Пол тяжелой рукой непрестанно колотил по двери и неотрывно нажимал на кнопку звонка. Но результатом этого был не резкий, выматывающий нервы монотонный звук, а куда менее невыносимое безостановочное тихое «динь-дон» – тихое потому, что Доротея уменьшила громкость, чтобы звонок не тревожил больного Валентина.

Я посмотрел на часы. Было без пяти шесть. Вероятнее всего, доктора можно было ожидать только через час, но до начала моего собственного рабочего дня оставалось полчаса.

– Ох, дорогой, – сказала Доротея едва ли не в десятый раз, – я хочу, чтобы он перестал.

– Скажите ему, что впустите его, если он пообещает оставить книги в покое.

– Вы думаете, он согласится? – с сомнением спросила она.

– Есть шанс, – ответил я.

Я предполагал, что ему не слишком захочется терять лицо перед разбуженными соседями: только дурак может позволить застать себя выставленным из дому, словно нашкодивший мальчишка, своей престарелой матерью.

С видимым облегчением Доротея объявила условия, на которые ее сын неохотно согласился. Она отперла дверь и впустила его, но на это я благоразумно не стал смотреть, поскольку легчайшая улыбка на моем лице могла быть принята им за насмешку, и он завелся бы опять. Бывало, что автомобилисты расплачивались за то, что втискивались между другими машинами.

Я ненадолго остался в гостиной Валентина, закрыв дверь, пока мать с сыном разбирались на кухне. Я сел в кресло напротив того, которое больше не занимал старик, и стал думать о том, как легко, сам того не ожидая, нажил врага в лице Пола Паннира. Я подозревал, что на самом деле он не столько хотел забрать сами книги, сколько убрать из жизни своей матери меня и мое влияние, чтобы контролировать и распоряжаться ее будущим так, как будет лучше всего с точки зрения его личного благополучия.

По крайней мере, я надеялся, что это так.

Очень неприятно, что я оказался втянутым в это во время съемок фильма.

Я бесцельно смотрел на полки с книгами, гадая, есть ли здесь действительно что-то ценное. Если есть, то Валентин ничего не знал об этом, я уверен. Когда я упомянул о возможности написания им автобиографии и он отверг эту идею, он не ссылался ни на какие дневники или другие необработанные материалы, которыми мог бы воспользоваться кто-либо другой. Но, сидя тут, я думал, не заключил ли случайно Пол какого-либо соглашения с писателем или редактором, чтобы продать бумаги Валентина и поделить гонорар. Никакая биография Валентина не принесла бы особого богатства, но Пол, по моему предположению, согласен был и на скромное вознаграждение. Кое-что лучше, чем ничего, мог бы сказать он.