Страница 3 из 21
Все герцоги, графы, бароны, забыв всякие приличия, кинулись поскорее пасть чуть ли не в ноги этому учёному, прося об одном, о спасении священной земли кранков. Лучше по-другому спасали бы родную землю. А он не желал даже слушать их. Благо, дочь его оказалась у него совсем другая. Уж она-то и вытащила всех из этой весьма неблагоприятной ситуации. И пошли они тогда на хитрость, (не всегда же одни нанголы должны иметь такую привилегию) выдав её за дочь благородного, уж очень благородного герцога по происхождению своему, входящему в самую что ни на есть верхушку аристократии великолепной Кранции. И вспомнить сейчас, как доволен был этот нангол, возомнивший себя вершиной всякой вседозволенности и неуемной наглости, уходя из-под столицы, которую, при большом желании его, не составило бы такого уж труда захватить. Как сначала вздохнули все от облегчения, а потом какой смех воодрузился на вершине, смех не только над незадачливым нанголом, но и над этим бедным философом, у которого дочь только и способна на безумный поступок. Но вот простой люд, народ Кранции решил тут же обожествить её в умах и сердцах своих. Но это простой народ, до которого ему нет никакого дела по искренности души его. Но конечно же, на виду он этого никогда не покажет. Вот она – политика!
Такие мысли, соседствующие с памятью, с воспоминаниями тех лет, неизменно присутствовали в его голове аж с самого утра и не отпускали вот до этого вечера, когда он, наконец-то, должен будет принять этого молодого хана, внука того надменного нангола. Но не только. Потомка великого завоевателя, затмившего весь белый свет военным гением и не только.
После того дерзкого набега нанголов сын его, никогда не отличавшийся отменным здоровьем, слёг и больше не встал. Одна напасть последовала за другой. Потеря сына явилась тяжёлым ударом для него. Он лишился единственного наследника. Такое было время. Мыслям его о наследованном государстве, присутствовавших постоянно, суждено было в некотором времени уступить таким уж очень неприятным эмоциям как беспокойство, тревога. И было отчего. После того, как нангол, довольный добычей, покинул пределы земли кранков, родились у него раз разом, интервалом в два года, две дочери. Они-то доставили ему радость неописуемую. Но вот наследник… И тогда он решил одну из дочерей в последующем, ещё при жизни, но сделать королевой. На эту роль, которую никак лёгкой не назовёшь, больше всего подходила старшая дочь, являвшаяся воплощением самой серьёзности, рассудительности, чем не обладала его младшая, очень и очень любимая дочь. «Неужели пришёл свататься, негодник?! Ох-хо-хо. А что? Яблоко от яблони не далеко падает», – тревожные думы закрались в душу. И мгновенная неприязнь, а то и ненависть, выдвинулась и заняла место рядом с беспокойством и тревогой.
Герцоги, графы, бароны занимали места согласно иерархии. Но присутствовали также и герцогини, и графини, и баронессы. Сегодня, в виде исключения, он разрешил такую вольность прекрасной, но довольно шумливо болтливой половине аристократии, дабы утолить вот такое любопытство уважаемых особ. Что-то больше было в этом такого налёта какого-то балагана, чем серьёзного государственного мероприятия. Ну, да ладно.
Где-то там, в глубине, затерявшись посреди аристократии, примостился этот придворный учёный-философ. А вон там. Скрючился под гнётом своих лет. А уважает его народ, чёрт побери. Как же. Дочь – национальная героиня Кранции! Не больше, не меньше. Тьфу… Пришёл поглазеть на драгоценнейшего внука? Хотя, почему он так думает. Он всего лишь занял своё место согласно этикету двора. И всего лишь. А вот и кардинал. А как же. Уж кто, кто, а он то занимает особенное место в таких церемониалах. Тоже мудрец, как и этот же учёный-философ. Решил немного попридержать инквизицию, дабы не мешала сильно прогресссу. То ли дело в соседней Астании. Ну да ладно. А вот что, интересно, думает наш драгоценнейший учёный-философ?
Лишь ему одному ведомо мысли его. Такого мнения придерживались все, кто знал и помнил ту историю с его дочерью. О чём же думал этот старый Гидро? Как был опечален он тогда, лишь сила воли, да какая-то отрешённость от прежних воспоминаний как-то удержали его от низкого настроения, порывающего в самый низ, в самую пучину безутешного горя. Но ведь на то было её воля, именно её воля, и это поддерживало в нём тогда кое-какие силы. Довелось ему тогда увидеть этого, не только оседлавшего разнузданного коня наглости, но и самого приспешника сатаны, воплощения самого исчадия ада, друга всех чертей преисподней, да и только, вот этого неистового, но гордого потомка самого величайшего завоевателя в истории, которую знает белый свет. А дочь сама, добровольно, тем самым избавляя эту трусливую аристократию от горя, отправлялась с ним в земли неизвестности, навстречу неведомой судьбе. А чем лучше сын своего отца? Такая же кровь дьявола. Все они – нанголы такого же теста, как и их хан. Что случилось с ней, с её несравненной и дорогой Даннэт, с её маленькой девочкой там, на чужбине. В любом проходящем по реке времени даже в возрасте зрелой мадам, дочь для отца всегда будет маленькой девочкой, которую он целовал в лоб, крепко спящую в колыбели. Вот остались мгновения и он увидит своего внука, такого же воинственного представителя преисподней, с такой же наглой рожей, как у того, что потребовал в священных землях кранков невесту для своего сына. Но всё-таки внук. Ждать осталось недолго.
Согласно этикету или нет, но в тронном зале оказались две его дочери. Звал ли он их сюда? Однако, нет. Ладно, его дражайшая супруга, королева Кранции, страдающая вспышками неуемного любопытства, но дочери… И они туда же? Можно ожидать этого от младшенькой, любимой доченьки Ламилии, недавно отметившей шеснадцатое лето, но Алиния? Ей тоже не терпится посмотреть на экзотику, как считают все эти аристократки.
– А что, они, вот эти узкоглазые нанголы, все как до одного уроды? – бойко спрашивала Ламилия.
– Да как сказать. Конечно, ничего такого хорошего в них нету, – отвечал он, вспомнив ту, действительно, истинную рожу разбойника, а иначе и назвать нельзя было тогда того нангольского хана, деда вот этого молодого хана, ради которого собрались как никогда, ведомые тем же любопытством, все приспешники двора.
Дуи Второй обратил взор свой немного вбок. Неподалёку от неё восседала неподвижно старшая дочь Алиния. По её невозмутимому, но прекрасному лику невозможно было что-либо прочитать. Но знал, ещё как знал он свою дочь. И это же любопытство привело её сюда. Но она сосредоточенно молчит. Не по годам мудра. Так говорят. И радостно от этого на душе. В надёжных руках будет его трон. А ведь всего восемнадцатую весну встретила она.
А тем временем протрубили позывные, возвещая в данном случае о прибытии иностранного посла, но в данном случае вот этого молодого хана. У дверей глашатай в данном случае, согласно церемониалу, провозгласил без всякого длинного перечня титулов, званий и всего прочего, что может быть только приложимо, доходчиво, просто и коротко: «Хан Аурик!»
В тронный зал уже входили… Но видать случилась там, у дверей какая-то заминка и глашатай снова пытался было что-то огласить своим уж очень зычным голосом, порой закладывающим уши, провозгласить ещё что-то, на что Дуи Второй только и махнул рукой – мол, заткни свою горластую пасть. «Эх, дикари с Востока, зайти-то нормально не могут. Всё спешат, спешат. И дед этого хана такой же был нетерпеливый. Разбойник, да разбойник. Больше и добавить нечего» – такие мысли разгулялись в голове короля.
В зал входил хан и с ним свита в количестве шести человек, напоминавших обличьем своим скорее воинов, чем каких-то вельмож из аристократии или ещё кого-либо из круга дипломатов, от которых только и веет какой-либо утончённостью, как вуаль, прикрывающая любое лукавство да хитрость. Но вот такая обязательно присущая деталь в этой свите, да и в самом хане, отсутствовала напрочь. Никакого такого налёта, одна лишь грубость,
Впереди свиты выступал он сам, такого среднего роста, плотный, крепкий, но вот ноги его были немного кривые. Вот встали. Но какая наглая осанка у этого хана и воинственный образ. Точно как дед.