Империя мечты

В глаза бросались прежде виноградники с зелёной листвой и гроздьями спелого винограда, ибо лето перейдя свой пик, клонилось неумолимо к осени. Возле них копошились крестьяне в напряжённом труде, но завидев странных всадников, оборачивались тут же и сопровождали их любопытным взором. Именно им, нангольским воинам, предназначалось такое пристальное внимание, потому как свои, приставленные как бы в качестве эскорта, такого как бы не заслуживали привычным видом. Были здесь не пастбища, скорее сочные луга, упиравшиеся в невысокие холмы, у подножия которых нет, нет, да промелькнёт какое-нибудь селение. Понимал молодой хан Аурик, что стараются провести их к столице, минуя шумные города, чтобы их визит не вызывал непредвиденный ажиотаж у населения. Как никак, а нанголы идут по их земле. И пусть визит этот мирный, намного мирный, даже с просьбой, но всё же. Кое-где попадались мелкие озёра и такие же реки, уносящиеся вдаль посреди сочных лугов, покатых склонов, холмов, лесистых гор и теряющихся неизвестно где. Казалось, а может и было точно, что они попали в совершенно иной мир, где нет места никаким тревогам, опасениям, предгрозовому чувству военной опасности.

На главную дорогу страны они едва ли не галопом выдвинулись так, будто вызвали взрыв сотен петард одновременно. Паника, что выказывалась в оживлённом движении, была тому свидетельством. Эскорт из кранцозских офицеров бросился со всех ног успокаивать мирное население королевства. «Помнят ещё моего деда», – подумал молодой хан, над которым завитало, однако, некое подобие гордости. Тот легендарный набег на эту страну, в общем-то тоже империю, но в отличие от его родной, но бывшей империи, набирающая силу, был памятен, ещё как. Такого не забудешь в королевстве, а то, и врежется в память навсегда. Нангольские кони никогда не оставлят кого-либо равнодушным, приводя лишь в трепет. Но не те времена сейчас.

Быстрым соколом взлетела и понеслась впереди их весть об их прибытии. Она предназначалась, прежде всего, для населения Кранции. Разные миряне, крестьяне, везущие первый урожай на базар, торговцы разными товарами, купцы разных гильдий, ремесленники, просто зеваки, воры, мошенники, кто со страхом, кто с удивлением да слушали эту весть. К этой вести также были причастны граждане благородных сословий: рыцари, бароны, герцоги. Что же касается самого короля и особенно значимых государственных мужей, то они-то знали об этом неожиданном визите с самой границы, и потому каждый шаг их передвижения по священной земле кранков был у них на виду.

Главная дорога страны неизменно приводила каждого к роскошной столице великолепной Кранции. Аурику доводилось видеть города, да и столица его маленького ханства тоже была на вид городом, но вот такое великолепие он видел впервые. Особенно удивил его один дворец, который казалось был каким-то хрупким, лёгким, таким хрустальным, что подунь сильный ветер, и поднимется он с места, и улетит в облака.

Цель их визита предугадывалась. Она и должна была быть таковой. На противоположной стороне огромной площади, наполненной многими прохожими, конными составами, да и просто всадниками, возвышалось, может не угрюмо, мрачно, но грозным обличьем, лишённым какого-либо изысканного архитектурного излишества здание огромного размера, то ли дворец, то ли крепость. Пожалуй, это было единственное во всей Кранции, королевства так любящего роскошь и блеск, сооружение, не вызывавшее никогда какого-либо восхищения, но вызывавшее всегда невольный трепет да дрожь. Но лишь посвящённым, лишь тем, кому был доступен вход в это грандиозное здание, был ведом истинный блеск, истинное великолепие, истинное убранство самого дворца изнутри. Всё так и потонуло в сверкающей роскоши, от которой рябило в глазах и трепетало сердце. И всё это скрывалось вот за этими массивными стенами, будто сторонясь от многих глаз, что и было, однако, ближе к истине.

Это был дворец короля Кранции – Дувр. Там его ждали. И он это знал.

3

Совершенно не рад был такому визиту король Кранции Дуи Второй. И так хватает в последнее время всякой головной боли, а тут ещё и этот хан на его голову. Мир полон слухами и всякими прочими домыслами, и потому он знал, хорошо знал, что творится на этом грешном белом свете. Наступал конец былому величию великой империи, что некогда создал дикий безграмотный кочевник, да и только. Знал он, что разделилось на несколько ханств вот эта огромная, уж слишком, огромная территория, что отхватил когда-то вот этот поистине великий завоеватель. Знал он, что на самом западном краю этой мрачной империи, как всегда называли в странах, до которых не дотянулось нангольское копьё, которых не истоптали копыта стремительной нангольской конницы, вступил в правление молодой хан. Совсем уж зелёный, если брать по меркам, каким должен быть правитель не только какого-нибудь довольно таки крупного государства, но и мелкой земли.

Зелёный, так зелёный. Но что, же, привело его к нему? «А-а, да он же, если не ошибаюсь, сын той девушки, той самой, что решила пожертвовать собой ради родной земли кранков, ради всей Кранции. Возомнила себя, чуть ли не спасительницей нации. А может, так и было. Кто его знает?» – неожиданно такая догадка кольнула память и душу. Кривая усмешка послужила этому наглядным свидетельством. Но следом память услужливо, а может со злорадством, представила ему другой факт истории, при упоминании которого всегда его брала дрожь. Как же, как же, этот молодой хан не только сын дочери земли кранков, но и внук того самого…

Как вчера он помнит его наглую рожу, с какой больше, не приведи господь, не приходилось ему встречаться. "Я вам нанёс скромный визит…, сына пора женить…, вот и пожаловал к вам…, надо бы невесту ему…, уж не пора ли нам породниться…, я слышал…, у тебя красивые дочки".

Память, память. Уж от неё-то никуда. Конечно же, помнит он те далёкие года и потому иногда проклинает память за то, что она имеет свойство помнить совсем не то, что надо. Вступал он тогда в зрелость и, казалось, что весь мир сияет и благоволит ему. Наконец-то Дуи стал королём Кранции, самой лучшей земли, и тут на тебе, такое позорное поражение от варвара, и не где-нибудь, а на родной земле, которую он считал и считает самой прекрасной на этом свете. За что такая напасть? Был у него тогда сын-наследник, который раньше времени отправился в рай, повергнув его в глубокую печаль. Но это было потом. А тогда, он так и ответил, водружая истину, каковой она была тогда :

– У меня нет дочери. У меня сын. Так что давай побратаемся.

– Что слышат уши мои? Смотрите на этого беспросветного сына небес, которому забыли, вложить разум в его пустую голову. Братья равные. А я тебя только что общипал, хорошенько общипал, фазан ты драный. Благодари моё вечное небо за то, что я согласен с тобой породниться, – от раскатистого смеха этот нангол, само порождение дьявола, чуть было не свалился с седла, хотя знал и слышал он, что они, эти потомки несравненно великого завоевателя, садятся на коня прежде, чем учатся ходить твёрдо по этой грешной земле.

Век не забыть того унижения, но пришлось ему и всем остальным стерпеть и постараться, как можно быстрее исполнить такое его желание, по наглости своей не знающей всяких границ. Конечно же, ни один герцог, ни один барон даже и в мыслях не пожелал бы, породниться вот с таким воплощением ада на земле. И всякий отговаривался, как мог. А ведь могло так обернуться это дело, что он мог и не прося забрать и увезти в свои земли любую дочь этих аристократов доброй земли кранков. Но нет, же… Он, этот дикарь с Востока, решил тогда выразить такую галантность, воздать такой этикет, что иногда и смех разбирает через столько лет. От такой его галантности, наверное, все черти в аду попадали со смеху. Но тогда было всем совсем не до смеху. У многих поджилки так и затряслись… И надо же, вызвалась тогда одна благородная девушка совсем не таких уж благородных кровей стать невесткой этого хана, воплощения самого изысканного хамства и наглости, да и только. Отец его, придворный учёный и философ тогда лишь и обомлел от такого порыва своей дочери, который любой бы посчитал безумным, да и только. Но это был выход! Да ещё какой!