Последний барьер

– Наверное, желание взять последний барьер.

Дверь открылась, и в кабинет неторопливой походкой вошел Бекетт. Я поднялся, памятуя о его вялом рукопожатии при нашей первой встрече. Мягко пожав мою руку, он отпустил ее.

– Давно мы с вами не виделись, мистер Рок.

– Больше трех месяцев, – согласился я.

– Вы сделали все, что от вас требовалось. Я покачал головой и улыбнулся.

Боюсь, напоследок я едва не сошел с дистанции.

Он окинул меня долгим, изучающим взглядом.

– Садитесь, – сказал он. – Извините, что заставил вас ждать. Вижу, вас здесь не обижали.

– Нет, все в порядке, спасибо.

Я сел, а он обошел вокруг стола и осторожно опустился в свое кресло.

– Я получил ваш отчет только в воскресенье утром, когда вернулся в Лондон из Беркшира, – начал он. – Ваше письмо шло два дня, его доставили в пятницу. Я немедленно связался с Эдвардом в Слоу и выяснил, что ему недавно звонили из полицейского участка в Клеверинге. Тогда я сам позвонил прямо в Клеверинг. Добрую половику воскресенья я занимался переговорами с высшими чинами разного калибра, чтобы поскорее вас вызволить, и наконец в понедельник утром в кабинете Главного прокурора было решено снять с вас все обвинения.

– Большое вам спасибо, – искренне поблагодарил я.

Он помолчал, внимательно глядя на меня.

– Для вашего освобождения вы сделали больше, чем Эдвард или я. Мы только подтвердили ваши слова – через пару дней вас отпустили бы так или иначе. Оказалось, полиция Клеверинга уже провела тщательное расследование в конюшенной конторе и выяснила, что все ваши показания подтверждаются фактами. Они также допросили доктора, вызванного к Элинор, и саму Элинор, нашли сарай с огнеметом и запросили у вашего стряпчего в Австралии краткую информацию о контракте, заключенном между вами и Эдвардом. К тому времени, когда я связался с ними, они фактически уже поверили в ваши показания и пришли к выводу, что вы действительно убили Эдамса, спасая собственную жизнь.

Их доктор, который осматривал вас, сказал им сразу: травмы на вашей правой руке таковы, что, придись этот удар по голове, он раскроил бы вам череп. Удар, по его мнению, пришелся вдоль внутренней стороны руки, а не поперек ее, поэтому сильно пострадали мышцы и кровеносные сосуды, а перелома костей не было. И еще он сказал им, что четверть часа спустя вы вполне могли бы вести мотоцикл, если очень этого хотели.

– По правде говоря, – заметил я, – мне казалось, что они не слушают ни одного моего слова.

Он хмыкнул.

– Я беседовал с одним из представителей уголовной полиции, который допрашивал вас в четверг вечером. Поначалу, сказал он, у них не было и капли сомнений, что вы – убийца, да и выглядели вы соответственно. По его словам, вы наплели им с три короба, и они засыпали вас вопросами, чтобы уличить во лжи. Они считали, это окажется проще простого. Но, наверное, было бы легче прорыть ногтями дыру в скале – так он мне сказал. Кончилось тем, что, к собственному удивлению, почти все они вам поверили.

– Жаль, что мне они об этом не сказали, – вздохнул я.

Бекетт взглянул на часы.

– Вы куда-нибудь торопитесь?

– Нет. – Я покачал головой.

– Отлично. Я о многом хочу с вами поговорить. Может быть, вместе пообедаем?

– С удовольствием.

Вот и чудесно. Теперь о вашем отчете. Из внутреннего нагрудного кармана он вытащил несколько мелко исписанных страниц и протянул их мне. – Снимите, пожалуйста, абзац, где вы просите о подкреплении и добавьте описание операции с огнеметом. Ладно? Вот стол, кресло. Садитесь и работайте. Когда кончите, мы все отдадим на машинку.

Когда я закончил с отчетом, Бекетт рассказал мне, какому наказанию подвергнутся Хамбер, Касс и Джуд Уилсон, а также Супи Тарлтон и его друг Льюис Гринфилд. Потом он взглянул на часы и решил, что нам пора обедать. Он отвел меня в свой клуб, и мы съели бифштекс, почки и грибной пирог, который я выбрал потому, что мог свободно управиться с ним одной вилкой. Бекетт это заметил.

– Рука еще болит?

– Уже не так, как раньше.

Он кивнул и больше к этой теме не возвращался. Зато рассказал мне о визите, который нанес вчера престарелому дядюшке Эдамса, доживавшему свой век в роскошной холостяцкой квартире на Пикадилли.

– Вот что рассказал мне этот дядюшка. Поль Эдамс был из тех детей, каких от исправительной колонии спасает только богатство родителей. Из школы в Итоне его отчислили за подделку каких-то бумаг, а из его следующей школы – за то, что был неисправимым картежником. Он попадал в одну переделку за другой, но родителям каждый раз удавалось откупиться. Как-то врач-психиатр сказал им, что их сын никогда не изменится, разве что в пожилом возрасте. А он был единственным ребенком. Представляю, какая это для них была трагедия. Отец умер, когда Эдамсу было двадцать пять, а мать все билась за сына, старалась оградить его от какой-нибудь непоправимой катастрофы. Примерно пять лет назад ей пришлось заплатить целое состояние, чтобы замять очередной скандал. Насколько я понял, Эдамс безо всякой причины сломал какому-то юноше руку. После этого мать пригрозила, что, если он посмеет выкинуть еще какую-нибудь штуку, она упрячет его в сумасшедший дом. А несколько дней спустя она выпала из окна своей спальни и разбилась. Дядя, ее брат, говорит, что всегда считал: из окна ее выбросил Эдамс.

– Очень на него похоже, – согласился я.

– Вы были правы, когда писали, что он психически ненормален.

– Особенно сомневаться не приходилось.

– По тому, как он обращался лично с вами?

– Да.

Бекетт с любопытством взглянул на меня и спросил:

– А все-таки интересно, что за жизнь у вас была в конюшне Хамбера?

– Что за жизнь? – Я усмехнулся. – С жизнью на курорте я ее сравнивать не стал бы.

Он подождал – думал, что я продолжу, но я молчал. Тогда он спросил:

– Это все, что вы можете сказать?

– Думаю, что да. Сыр очень вкусный.

Мы выпили кофе, а потом из бутылки, на которой стояло имя Бекетта, налили в стаканы бренди и тоже выпили. А потом не спеша зашагали обратно к его кабинету.

Как и раньше, он с удовольствием опустился в кресло и удобно откинулся в нем, а я снова разместился напротив, по другую сторону стола.