Пустота Волопаса

– Ты говоришь как иллюстратор, а не как читатель, – возразил Македонов. – Тебе проще, у тебя картинки, там вообще времени нет, ни настоящего, ни прошедшего… Нет, я так не могу, – с сомнением сказал Антон, подумав несколько секунд. – Переврать время во всем тексте! Это немыслимо.

– Переврать время нельзя, – сказала Варя. – Время всегда настоящее, – она засмеялась, – вот тебе, кстати, каламбур, запиши, вставишь в рассказ, дарю! Дай глянуть…

Она взяла со стола несколько листков с распечатанным текстом и терпеливо стала читать. Она всегда все делала терпеливо и дотошно, без этого невозможно создавать внешность героев. Автор текста может позволить себе держать образ героя в голове, не утруждая себя проработкой внешности, все равно каждый читатель додумает свою. Здесь же ребенок первым делом откроет картинки и будет разглядывать, какой он из себя – персонаж, какие у него волосы, во что он одет, какая у него улыбка.

– Ты что-то там понимаешь? – устало спросил Македонов.

– В общих чертах, не мешай.

Она вышла с листками на кухню, взяла из холодильника мытое яблоко и принялась его грызть, не прерывая чтения.

Антону стало скучно, он лишился и собеседницы, и текста, но он по опыту знал, что если Варя за что-то взялась, то оторвать ее уже нереально.

– А кто такая Лаура? – спросила она сквозь яблоко.

– Какая Лаура? – удивился Македонов.

– Лаура на предпоследней странице.

– Я дотуда еще не дочитал, – признался Македонов.

От удивления Варя перестала хрустеть яблоком.

– Ты что, рассказ не дочитал до конца?! Здесь же шесть страниц всего!

Она бросила листки обратно на стол.

– Я не могу переводить то, что я уже прочел, – пожаловался Антон. – Тогда скучно работать.

– Так, конечно, веселее, ты прав, ладно, мне пора на боковую, завтра надо с утра к заказчику заскочить, по дизайну его студии. Если повезет, на следующей неделе он зашлет нам денег.

– Интересно, кто там второй, – задумчиво произнес Антон. – Лаура и…

– Какой-то мужик.

– Откуда ты знаешь?

– На последней странице у него там член. Точно тебе говорю, дочитай, сэкономишь время и нервы.

Когда он через несколько минут, дочитав до конца текст, подошел к кровати поцеловать Варю, она уже спала. Он осторожно снял с нее наушники и надел на себя, присев рядом с кроватью на пол. Сначала он не услышал ни звука и решил, что Варя, наверное, выключила запись на айфоне, но потом до него долетел плеск воды, и где-то вдалеке заплакал ребенок, или мяукнула кошка, потом все затихло, только чайки пытались перекричать шум прибоя. И опять – тоскующий голос, голос маленького ребенка, издающего нечленораздельные звуки, от которых у Македонова пробежали мурашки по коже. Он вдруг отчетливо понял, что происходит с Варей и куда ушло чувство к нему, Македонову, из ее взгляда. Сюда, в океан. Детский голос, шедший из нечеловеческой дали, на самом деле был пением. Это пело огромное, древнее, заросшее ракушечником существо, чьи предки застали динозавров.

7

Если попадаешь в самую что ни на есть первую грозу в году, то при первом раскате грома можно прислониться к чему-нибудь деревянному и загадать желание. И оно непременно исполнится. Так говорят знающие люди, которые, наверное, испробовали это на себе, и их желания исполнились. Все непременно получится. Если тебя, конечно, не убьет молнией. Эта доверчивость у нас от предков, которые были язычниками и верили в леших и кикимор, водяных и домовых, в камни и деревья, траву и комья земли. Македонов решил на всякий случай желание загадать, потому что он все равно сидел под деревом, привалившись спиной к стволу, и ему не нужно было прилагать отдельных усилий, если не считать усилия ментальные, поскольку загадывание желаний не самая легкая задача и требует серьезной затраты внутренней энергии. Больше всего ему хотелось, чтобы у них с Варей было все как раньше. Раньше – это до приезда к ним Игоря. Потом что-то разладилось, какая-то шестеренка соскочила и закатилась в недосягаемое место, и Варя стала другой. Это, конечно, фантастическое по психологической точности наблюдение Андерсена в «Снежной Королеве» – бах, где-то какие-то тролли, лешие, зеркала, кикиморы, и уже осколок в зрачке, заноза глубоко под кожей, еще невидимая глазу, но уже начинающая гноиться, и вся жизнь превращается в поиски этого источника воспаления. Ведь не спросишь человека: что с тобой?

Он скажет тебе, что все нормально, и не покривит при этом душой, потому что человек никогда не замечает, как изменился он сам, он замечает только изменения, произошедшие в другом, в некогда любимом и любившем, некогда комфортном и уютном, превратившемся теперь в равнодушную тень, каких много бродит вечером вдоль берега моря и прячется в парках, изживая новое, еще непривычное для себя состояние – одиночество.

Антону хотелось, чтобы Варя стала прежней, хотелось вернуть ее, но, с другой стороны, ему хотелось измениться самому, потому что он прекрасно понимал, что настоящая причина ее растущего равнодушия к нему – он сам. Он перестал быть ей интересен, потому что в человеке интересны детали, неповторимые мелочи, а Македонов словно был составлен из переведенных им текстов. И его тяга к вечному была очень тривиальной, он сам это прекрасно понимал. Пустая болтовня. Все это уже давно жевано-пережевано, даже Гофман отчаялся думать и писать на эту тему, а уж на что был упертый романтик. И все-таки Македонову хотелось видеть в их отношениях нечто большее, чем просто семью, в которой мама и папа ходят на работу, а дети в школу. Только он не мог сформулировать, что это должно быть в его понимании. «Вот романтики придумали себе двоемирие; может, не изобретать велосипед», – решил Македонов. Пусть будет двоемирие. «Хочу быть и там, и здесь, в обоих мирах, – загадал Македонов, – хочу быть с Варей и в то же время хочу быть неотъемлемой частью вечности, хочу быть пением китов и китобоем, словами и печатной машинкой, хочу соединить оба мира и сохранить». В этот момент полыхнула молния, и через пару секунд раздался оглушительный раскат грома, а потом, как мы уже знаем, в кармане Македонова завибрировал мобильный телефон.

8

В полусумраке за окном заливалась какая-то певчая птаха, и в пустоте улицы это звучало не менее гулко и эффектно, чем автомобильная сигнализация: «тыц-тыц-тыц-тыц, квя-квя-квя-квя-пюди-пюди-пюди».

Какое-то время Варя пыталась понять, где она. Когда просыпаешься где-то в новом месте, несколько секунд тебя еще не покидает ощущение, что ты дома, и только потом мозг понимает, что пора ориентироваться в геометрически непривычной ситуации. Игорь снял квартиру на окраине рядом с парком, так ему проще было добираться до аэропорта, отсюда эти «пюди-пюди-пюди», в их с Маком квартире ее бы не разбудил птичий щебет. Сам Игорь спал рядом, сунув под голову плюшевого пса, которого он выиграл в какую-то глупую лотерею на пароме много лет назад. Был конкурс детских рисунков, и хотя ему было уже за двадцать, он нарисовал ежа и получил приз. Тогда ему это казалось очень забавным, теперь было жаль, что он лишил кого-то из детей игрушки. Он рассказал ей вчера эту историю, отдавая ей свою подушку. Они с плюшевым псом были чем-то похожи. В них была безмятежность и какая-то неприкаянность.

Игорь был похож не только на плюшевого пса; загадочным образом он был похож на самого Македонова, или это Македонов был похож на Игоря, она словно смотрела на речную заводь, в которой отражалась наклонившаяся над водой ива, и не могла понять, видит ли она саму иву или ее отражение. Кто из них был настоящим, а кто – тенью?

Было очень некстати, что она проснулась от пения птицы. В голову сразу полезли мысли про Мака, про то, как она объяснит ему свое ночное отсутствие. Врать точно было бессмысленно. Хотя Мак, наверное, ни о чем ее не спросит. Варе не хотелось сейчас занимать голову этими мыслями, иначе она вообще не сможет уснуть. Она переживала за них обоих, ведь по ее вине метроном их отношений засбоил, стал отсчитывать удары все реже, а потом и вовсе почти остановился, изредка издавая приглушенный щелчок. Но думать об этом значило бы пустить в себя тревогу, страшный вирус, от которого потом не избавиться никакими силами. Когда она была маленькой, у нее часто случались приступы сильного беспокойства, и родители водили ее к психологу, который советовал модели поведения – и для них, и для их девочки. Именно в те годы она воспитала в себе привязанность всего ко всему, обязательную обусловленность вещей и событий. Ничто не должно быть просто так, ни к чему не прикрепленные события и люди начинали вызывать у нее беспокойство, пока папа не находил им нужную нишу, словно раскладывая по папочкам. Он спокойно проговаривал с Варей всю цепочку необходимости того или иного поступка, и это со временем стало ее панцирем. Ничего случайного. Единственной случайностью в ее жизни была встреча с Маком в самолете. Но она не вызвала у Вари тревожного чувства…