Страница 7 из 10
– Беги-и-и! – истошно крикнул ребенок.
Я вскочил, поняв, что никакой это не сон. В замешательстве смотрел, как взрослые хватают детей, на краю перрона девочка вырывалась из рук мужчины.
Я как рванул! Побежал что есть мочи в слабо освещенную часть платформы, спрыгнул, сиганул через пути и в темноте был таков.
Сломя голову бежал буквально вслепую вдоль большой стены, оглядывался, чтобы посмотреть, гонятся ли за мной, но, даже решив, что никого там нет, ходу не сбавил. Я не знал, что случилось на станции и почему мужчины хватали детей. Зато одно знал наверняка: меня им не сцапать.
Но опасность таилась не только позади, но и впереди. Пути повернули направо, и я увидел, что прямо на меня несется слепящий фарами поезд. Я успел отпрыгнуть в сторону, когда он с оглушительным ревом промчался в опасной близости от меня. Пришлось вжаться в стену, насколько только смог, и, казалось, поезд ехал мимо целую вечность. Голову пришлось повернуть так, чтобы вовремя увидеть: не заденет ли меня что-нибудь, торчащее из вагона.
Когда поезд проехал, я смог отдышаться. Хотя опасности нового города и пугали меня, я достаточно наловчился жить один и теперь сдаваться не собирался. Думаю, одно из преимуществ пятилетнего возраста для меня заключалось в том, что я не особенно задумывался, что случилось с остальными детьми и что вообще там случилось – главное, сам не попался. Что еще было делать, кроме как идти дальше?
Я продолжил идти по путям, только теперь осторожнее. Когда показалась дорога, с путей ушел и так покинул станцию. С тех пор как приехал – впервые пешком. Машин было много, и это успокаивало. Вскоре дорога вывела меня к берегу широченной реки, через которую перекинулся колоссальных размеров мост, темнеющий на фоне серого неба. Я отчетливо помню, как у меня дух захватило. Правда, из окон поездов мне уже доводилось видеть мосты больше того единственного, что был в нашем городе, переброшенного через речушку, у которой мы играли с братьями. Здесь же между вытянувшихся вдоль берега прилавков я видел широкую гладь воды, запруженную лодками. Мост возвышался над нею, на пешеходной части было не протолкнуться от людей, а по дороге медленно, но шумно двигался поток велосипедов, мотоциклов, легковушек и грузовиков. Невероятное зрелище для деревенского мальчишки. Сколько же там людей? Это самое большое строение в мире? Открыв для себя город за стенами станции, я растерялся еще больше.
Какое-то время я остолбенело таращился на мост, но хоть и чувствовал себя невидимкой, начал беспокоиться о том, что могу привлечь внимание людей вроде тех, от кого только что сбежал, а может, и тех же самых – они могли погнаться за мной. Эти размышления придали мне храбрости, чтобы пройти вдоль торговых рядов и между каких-то строений побольше прямо к берегу. Заросшие травой крутые склоны утопали в тени пышных древесных крон. У кромки воды берег становился илистым, и там яблоку было негде упасть от людей. Кто-то купался, кто-то сидел у небольших костров, женщины мыли на мелководье котелки и кастрюли, из длинных лодок с невысокими бортами носильщики перетаскивали вверх по склону товары.
Дома я был очень любопытным ребенком: как только меня стали отпускать из дома одного, я никогда на одном месте не засиживался. Всегда интересно было узнать, что там, за следующим углом. Потому я и стал так охотно подражать образу жизни братьев – легких на подъем, независимых, – и потому в тот вечер ушел с Гудду из дома. Но на многолюдном вокзале этого пугающе огромного города это стремление притупилось – я хотел поскорее на знакомые улицы родного городка. Так что далеко уходить от исследованного уже вокзала передумал. Я разрывался между желанием вернуться на вокзал и прилегающие к нему тесные пугающие улицы и отправиться к неизведанному, но открытому пространству у речного берега. Город тянулся во все стороны, насколько хватало глаз. Я был совсем без сил от приключений этого дня, недоедания и недосыпа, так что отошел с дороги, чтобы не путаться у людей под ногами, а что делать дальше, не представлял. Я потерся у торговых лавочек, высматривая, не угостит ли кто чем-нибудь, но оттуда меня быстро шуганули.
Так что я немного побродил вдоль берега и наткнулся на спящих людей, напоминающих дервишей. Дома у нас тоже такие были. Они не были похожи на нашего Бабу из мечети: как и многие мужчины в наших краях, Баба носил белый сальвар-камиз – длинную рубаху и штаны. У этих же были бороды и шафраново-оранжевые одежды, некоторые имели устрашающий вид из-за оборачивающих голову прядей длинных грязных волос и красно-белой краски на лицах[1]. От жизни на улице вид у них был такой же неряшливый, как у меня. От взрослых я старался держаться подальше, но ведь никто плохой не найдет меня здесь, среди святых людей? Я прилег рядом с ними, свернулся и положил голову на руки, как на подушку.
Утром проснулся уже один. Святые люди ушли, солнце поднялось высоко, мимо спешили прохожие. Так я пережил первую ночь на улицах Калькутты.
Выжить
В животе, как всегда, урчало, но хотя бы раздобыть еды на берегу широкой реки оказалось проще, чем в красных стенах вокзала, куда меня забросило несколько дней назад.
Поскольку торговцев очередной маленький попрошайка, похоже, ничуть не трогал, я пошел вдоль кромки воды, прикинув, что там наткнусь на кого-нибудь, кто готовит еду. При свете дня я окончательно убедился, что еще никогда таких больших рек не видел. Эта, правда, еще была грязная и вонючая, по поверхности плыли трупы животных, человеческие экскременты и мусор. Я прокладывал себе путь вдоль берега, когда вдруг с ужасом увидел в горе мусора два тела. У одного было перерезано горло, у другого отрезаны уши. Мне уже доводилось видеть мертвых, когда в родном городке кто-нибудь умирал, но там следили, чтобы все делалось честь по чести. А чтобы просто наткнуться вот так на улице… Здесь, похоже, до них прохожим дела было не больше, чем до плывущих тушек животных, хотя эти люди умерли явно не своей смертью. Тела лежали на виду под палящим солнцем, их уже облепили мухи и, как оказалось, начали глодать крысы.
От такого зрелища меня замутило, но больше всего поразило другое. Увиденное только подтверждало то, о чем я уже стал догадываться: в этом городе борьба за жизнь идет каждый день. Опасность ждала на каждом углу, и любой мог оказаться грабителем, похитителем и даже убийцей. Все страхи проснулись разом. Неужели в таком мире жили братья? Не поэтому ли они никогда не разрешали мне покидать станции, когда мы путешествовали вместе? Что же случилось с Гудду на том вокзале? Во что он влип, почему не пришел, когда я проснулся? Может, и он так же меня искал повсюду? А что родные думают, со мной случилось? Ищут ли или думают, что я погиб, пропал навсегда?
Больше всего мне хотелось к маме, Гудду, к семье, чтобы меня защитили, обо мне позаботились, но я знал, что придется собрать все силы, чтобы иметь хоть призрачную надежду на возвращение. А не то пропаду или даже умру на берегу этой широкой мутной реки. Здесь рассчитывать можно только на себя. И я взял себя в руки.
Повернувшись спиной к мосту, я направился к спускавшимся к воде каменным ступеням, на которых люди купались и стирали. Вдоль ступеней спускалась вниз широкая ливневка, по которой с улицы стекали грязь и дождевые потоки. В воде плескались и дурачились дети, и я побежал к ним. Как и многие туристы, теперь я сам удивляюсь, как можно купаться или стирать в реке, превратившейся одновременно в канализацию и кладбище, но в то время мне эта мысль и в голову не приходила. Где же еще стирать и купаться, как не в реках. Как я позже узнал, это еще и подходящее место для героизма.
Другие дети были совсем не прочь принять меня в компанию, и мы вместе играли в воде – лучшем спасении от палящего солнца. Некоторые без малейшей опаски спускались по ступеням на довольно приличную глубину, но я заходил не дальше, чем по колено. Плавать я не умел, хотя братья и учили меня у плотины за городом. За исключением сезона дождей, наша река оставалась спокойной и неглубокой, как раз для детей. Но купаться мне нравилось. И никогда я не получал от воды такого удовольствия, как в тот день, – здорово было снова стать обычным ребенком, играющим с другими детьми.
1
По всей видимости, Сару встретил индуистских монахов-садху. (Здесь и далее прим. перев.)