Бог бабочек

Я заранее сделала тебе ключи от квартиры, но, помимо меня, ты видишься только с друзьями – с теми же Володей, Шатовым и ещё парой человек. Изредка.

Я знаю, что есть другие бабочки, но пока ты ограничиваешь себя. Знаю, что тебя это злит.

Давно не понимаю, кто я теперь – твоя рабыня, или любовница, или друг, или что-то, чему вообще не подобрать имени. Понимаю только одно: у тебя своя дыра в груди, куда больше моей, и меня не хватает, чтобы её заполнить. Порой наша общая боль становится такой невыносимой, что я закрываюсь от неё и превращаюсь в безэмоционального зомби. Например, когда ты – тоже всего пару раз – не ночуешь дома. Потом пытаюсь вспомнить, что именно я делала всю ночь, что чувствовала, – и не могу.

Ты плохо спишь. Я пытаюсь подобрать тебе успокоительные, но ничего не помогает всерьёз.

Недавно мне предложили работу на кафедре – появилось место младшего научного сотрудника, скромного книжного подмастерья, – и с первой зарплаты я купила книгу о Билли Миллигане с его множественной личностью. Начала – но не уверена, что решусь дочитывать: в этих болезненно-хамелеоновых перепадах, запутываниях и перевоплощениях слишком много сходства с тобой.

Ты стоишь у зеркальной стены лифта, прижимаясь поясницей к перилам. На перилах покачивается пакет с продуктами – если ты выходишь со мной в магазин (это редкость и потому Событие), то с какой-то особой охотой устраиваешь его там. Мне это нравится. До сих пор удивляюсь, как практичность уживается в тебе с почти абсолютным пренебрежением бытом. Точнее, не то чтобы пренебрежением: быт будто совершается сам собой – еда вырастает из посуды, пыль и мусор испуганно растворяются, одежда стирается и высыхает, пока ты с томной мрачностью возлежишь на диване и смотришь YouTube.

– Ты так мило это делаешь, – не выдержав, улыбаюсь, кивнув на пакет.

Ты убираешь в карман телефон и, скорчив прелестно-язвительную гримасу, цедишь:

– «Ты так мило мозги мне выносишь! Можно, пожалуйста, ещё?» Вот так надо говорить в твоём случае, Юленька.

Опускаю взгляд. Когда ты зол, ласковые вариации моего имени скорее пугают, чем заставляют расслабиться. Так хозяин гладит провинившуюся собаку, чтобы её – разнеженную – было сподручнее бить.

– Ты… про вчера? – отваживаюсь я. Лифт плавно проскальзывает восьмой этаж и устремляется на девятый. – Насчёт нашей ссоры? Дим, мне очень жаль, но я правда не имела в виду ничего такого. До сих пор не понимаю, почему ты так воспринял мои слова, ведь…

Морщишься и дёргаешь головой, будто отмахиваясь от назойливой мошки.

– Да ни о чём я! Всё, Тихонова: ты во всём права. Я напился в гавно и был неадекватен.

Объективно говоря, так и было.

Но от твоего тона – морозного, словно декабрьские минус тридцать на улице, – меня тянет заново бессильно расплакаться.

Перевожу дыхание. Подбираю слова.

– Я… Просто хотела попросить прощения и сказать, что ты правда не так меня понял. Не стоит это ругани и…

– Я не так понял или ты не так сказала?

Протыкаешь меня странным тяжёлым взглядом. Что это, ненависть?..

Сглатываю в пересохшее горло. Нельзя отвечать. На эту твою фразу точно нельзя ничего отвечать – я уже слышала её раньше и представляю последствия.

В нашем напряжённом молчании на табло загорается «15», и двери лифта мягко разъезжаются.

– «Устрой дестрой, порядок – это отстой»… – напеваешь ты себе под нос, когда в прихожей из пакета вываливаются сыр, банка сметаны и пёстрые пакетики приправ.

Вздыхаю. Уже вечер; самое время приготовить ужин, включить какой-нибудь фильм – и постараться хотя бы сегодня не ссориться, бередя друг другу души.

– О, Noize MC… Школьные годы, – бормочу я, расставляя продукты в холодильнике. Боковым зрением вижу, что ты удивлённо вскидываешь бровь.

– Ты его слушала?

– В школе – да, немного. – (Включаю воду: горка немытой посуды ждёт обряда очищения). – Мне всегда казалось, что это какой-то не-совсем-рэп.

– Ну, в принципе, так и есть. – (Сбросив куртку и джинсы, ты утомлённо падаешь на диван). – А наизусть что-нибудь помнишь?

Убавляю воду. Светлая печаль вдруг окутывает меня – что-то щемящее. Хочу крепко-крепко тебя обнять – но знаю, что сегодня мне не позволено. Ты наверняка меня оттолкнёшь, и я вряд ли смогу не разрыдаться. Это рассердит тебя – и хрупкое равновесие вновь будет уничтожено.

Как Атлантида, уйдёт под морские волны.

Повинуясь внезапному порыву, пытаюсь «зачитать». В последнее время отрывки в ритме рэпа стали лучше мне удаваться. Ещё один пункт из тех, которые я сама себе обещала усовершенствовать – тебе в подарок.

– «Моё море, пожалуйста, не выплюни меня на берег

Во время очередной бури твоих истерик.

Я так давно тебя искал по грязным пресным руслам –

Зубами сети рвал, напрягая каждый мускул;

И я готов сожрать пуды твоей горчащей соли

За то лишь, что ты здесь остаться мне позволишь»…

Восьмой-девятый класс, мучительные нормативы на физкультуре, пыльный запах книг в школьной библиотеке, многочисленные пересматривания «Гарри Поттера» с мамой по вечерам, разговоры о политике и истории с дедушкой…

Отворачиваюсь к раковине, чтобы ты не видел моё лицо. Сейчас это ни к чему.

– Ого… Как атмосферно, – улыбаясь, переворачиваешься на живот и зорко смотришь на меня. – Ты её перед поездкой ко мне летом слушала, что ли? Так вписывается.

Быстро понимаю, о чём ты. Я и правда похожа на рыбу, безнадёжно поглощённую тобой-морем и немо, нудно взывающую о помощи, трепеща жабрами на берегу. «Чистый воздух, как едкий дым, совершенно не пригоден для дыханья. Рыбы не живут без воды и не ищут почвы под плавниками…»

Под моими плавниками давно нет почвы.

Улыбаюсь тебе в ответ.

– Вроде бы нет. Давно, лет в четырнадцать. Так сказать, в период формирования личности.

– Эх… Так и знал! – (Одним упругим движением ты снова садишься и грустно закуриваешь). – Значит, ты сама себе давно всё придумала, а я просто под руку подвернулся… Попался вовремя. Да? У вас, маньяков, всегда так.

– «У вас»?.. – рассеянно переспрашиваю я).

*

…Когда мы всё-таки выбираемся за добычей, военный городок выглядит неприветливым в молочно-серой пелене дождя; но мне всё равно нравится. При дневном свете новенькие пятиэтажки оказываются красно-жёлтыми, а трёхэтажные дома – розовыми; эта неуместная пряничность почему-то меня умиляет. Возле КПП курят двое мужчин в форме, дорожку у общежития подметает несколько солдат – сейчас, в рабочее время, когда большинство военных в части, только это и напоминает об истинной природе городка. В остальном всё мило и пасторально: местные дамы, которые в солнечный час степенно прогуливались с колясками, скрылись – по-видимому, ожидая шанса повторить променад; из чьей-то припаркованной «Лады» доносится незатейливая ретро-попса; немногочисленные ребятишки (наверное, самые храбрые и устойчивые к простуде) обследуют лесенки и качели на детской площадке. Девочка лет семи, замершая у фигурки серо-голубого китёнка, смотрит на нас широко распахнутыми глазами – то ли потому, что увидела совсем незнакомую тётю, то ли потому, что при ходьбе ты всё же чуть-чуть покачиваешься.

Лесистые горы, испачканные редкими пятнами солнца, подступают к городку со всех сторон, словно сине-зелёные великаны. Отсюда, при взгляде с земли, в них есть что-то угрожающее. Поёжившись, вспоминаю, как ты пересказывал мне байки пожилых сослуживцев о встречах с медведями и волками… Однажды, правда, добавил: «А ты знаешь, Тихонова, что я тебя боюсь больше, чем возможности встретить медведя по дороге из части?»

Я ответила, что знаю.

– Ну вот, прошу! – (Любезно придерживаешь передо мной дверь магазина). – Тебе придётся часто посещать сие место.

– Спасибо, – улыбаюсь под звяк колокольчика над входом. – Без тебя дальше сего места я точно никуда не ногой. Ну, может, ещё мусор вынести.