Бог бабочек

– Про пиво и шампанское – первые вопросы, которые всегда задают, когда ты говоришь: не пью?

Улыбаешься:

– Точно.

– Боишься, что захватит… что-то вроде азарта? Что не сможешь остановиться?

Мне очень знакомы эти чувства. Больше во внутреннем мире, чем в жизненно-событийном, но – предельно знакомы. Я ни в чём не могу сохранить умеренность: дипломная работа обещает вырасти в нечто более толстое и глобальное по содержанию, чем средняя кандидатская диссертация, портфолио уже трещит по швам от опубликованных статей, а в черновиках зреет второй роман, хотя мне едва исполнилось девятнадцать. Когда я убираюсь, то вычищаю всё до скрипучего блеска, а когда перевожу, нудными часами полирую и шлифую перевод – лишь бы он был хоть отдалённо близок к тому, что в моём сознании похоже на совершенство. Когда я начала худеть – довела себя до критически малого веса, утонув в эйфории «теперь-могу-и-это». А если я кого-то люблю…

Если я кого-то люблю.

С тобой я совершенно ни в чём не могу останавливаться. Это пугает. Моя лучшая подруга называет такой образ мыслей даже не «перфекционизм», а проще – «синдром Профессора». По совместительству она – моя соседка по комнате и человек, который-всегда-знает-как-нужно. У неё стоически-строгий характер (пожалуй, ещё слегка чопорный, в духе викторианской Англии), плотный активистский график и по-славянски надрывное имя Вера. Она тоже картавит. Она любит собак, яркую одежду, Ивана Урганта и – ощущать, что живёт правильно.

И ей очень не нравишься ты.

– Азарта… Да, вроде того.

Ты отвечаешь как-то рассеянно, и я невольно слежу за направлением твоего взгляда. Крупный парень и худенькая девушка с длинными тёмными волосами проходят мимо нас, держась за руки. Девушка смотрит в сторону и не замечает нас. Или делает вид, что не замечает.

Ты мрачнеешь – мгновенно, будто лицо заволакивает дымка. Твоя улыбка становится злой.

– Когда говорил про «другие сферы»… Ты же поняла, о чём я?

У меня сжимается сердце. Оно не должно сжиматься, чёрт побери.

– Думаю, да. О личной жизни?

– Личной жизни… Какой красивый перифраз. Если скажу «о женщинах» или «о сексе», это травмирует твой нежный филологический слух?

– Нет. Просто, мне кажется, у тебя проблема не только в…

– А если скажу «о ебле»?

Останавливаешься. Я тоже останавливаюсь, тяжело дыша; не могу смотреть тебе в лицо. Полминуты – или больше – мы оба молчим. Деревья и памятник молчат тоже.

– Юль. Прости.

Зачем-то провожу рукой по лбу.

– За что? Просто… – (Гори всё синим пламенем – разве я уже не догадалась?). – Кто она? Та девушка?

Зелень твоих глаз становится скорбной. Шагнув ближе, ласково кладёшь руку мне на предплечье.

– Кристина. Помнишь, я тебе рассказывал?

– Помню. Ну, и?..

– Со своим новым мужиком. А ещё две недели назад рыдала мне в плечо. А три недели назад я её трахал. Глупо устроена жизнь, да? – улыбаешься – той же чужой, жестокой улыбкой. Убираешь руку. – Я просто злюсь, вот и всё. Я не хотел тебя оскорбить. Прости, пожалуйста.

Качаю головой.

– А Настя… знает про неё?

Отворачиваешься.

– Нет. Зачем? Мы же по-прежнему вместе. И всё хорошо… Вроде как. Я не считаю, что о таком нужно рассказывать. Прости – помню, что ты считаешь иначе. Но ты меня не переубедишь.

Делаю пару глубоких вдохов. Нужно дышать. Дышать, что бы ни случилось.

– Так. И ты злишься на Кристину, но не хочешь… не знаю, вернуть её? Просто злишься?

– Да, просто злюсь. Она должна лежать лицом к стенке и плакать, вспоминая, какой я великолепный и как ей плохо без меня! – хмыкаешь со смесью серьёзности и горькой самоиронии. – А она нашла другого и даёт теперь ему – ну, разве не чудесно?.. Пойдём, чего тут стоять.

Шагаю рядом с тобой; обогнув памятник, мы снова возвращаемся в одну из боковых аллей. Стараясь подавить гадливость и боль – резкую, злобную, как от удара в живот, – я отваживаюсь заметить:

– Ну, тогда ведь это… очень нехорошие чувства. Разрушительные. Извини, я не хочу читать нотации или лезть не в своё дело, но… Если она не дорога тебе, то в тебе страдает гордость, задетое самолюбие… Что угодно. Но точно не то, что надо в себе взращивать. Раз вы разошлись – у неё есть право жить так, как ей хочется.

Срываешь с куста одинокий жёлтый листок; смотрю, как его черенок танцует меж твоих длинных пальцев. Представляю, как превращаю его в кинжал и перерезаю Кристине горло. Надо будет перед этим собрать в пучок её красивые волосы – жаль пачкать их кровью.

Вздрагиваю, опомнившись. Какой только бред не полезет в голову.

Так нельзя.

– Знаю, Юль. Я и не думаю об этом. Ну, то есть, естественно, думаю, но… Не то чтобы сижу и страдаю. Было – и было. Ничего с ней возобновлять я действительно не намерен, и это… В общем, не начал бы об этом сейчас, если бы мы их не встретили. – (Бросаешь листок и наступаешь на него – с таким тяжким вздохом, что мне всё сложнее удержаться… От чего? Сама не знаю. От слёз? От бессмысленного гневного монолога? От того, чтобы поцеловать тебя?..). – Ладно. Не хочу про эту шмару. Так что там насчёт игры?

– Игры? – вымученно улыбаюсь. – А, ну да. «Два факта о себе».

– Точно. Надо нам отвлечься от всякой гадости… Итак, рассказываю про правила! – (Щёлкаешь пальцами, будто фокусник, готовящий зрителей к представлению). – Мы по очереди говорим по два факта о себе. Абсолютно любых. Ну, на уровне: «я люблю пирожки с капустой» или «когда мне было десять, я потерялся в торговом центре». Загвоздка в том, что один из них должен быть правдивым, а другой – нет. Никак иначе. И собеседник должен угадать, где какой. Потом мы меняемся. Понимаешь?

– Понимаю.

– Если что пойдёт не так, спрашивай! Я дообъясняю.

Говоришь с отеческим великодушием: объяснять тебе очень нравится, и ты делаешь это мастерски, умещая сложное содержание в предельно простые фразы. От повседневно-бытовых вопросов до физики и экономики – что угодно. Однажды объяснил мне простой способ перевода чисел из одной системы счисления в другую, – и мне стало жаль, что не ты вёл информатику в моей школе. Не то чтобы мне было трудно на уроках информатики – но ты словно показываешь гладкую, залитую солнцем тропинку там, где раньше приходилось продираться через лес.

Иду, не глядя на тебя и тщетно пытаясь собраться. Ты снова меняешься – порывисто, как осенний ветер. Я не умею так быстро и легко перестраиваться – даже чисто внешне: знаю наверняка, что сегодня ночью буду скулить в подушку от непристойных кошмаров о тебе и длинноволосой Кристине. Может, с участием Насти, твоей нынешней девушки. Или армянки Нарине с биологического. Или Лены, которая сдавала квартиру тебе и твоему другу и спала попеременно то с ним, то с тобой.

В общем-то, не так важно, с чьим именно участием. Меня в этих снах точно не будет. Разве что в качестве той, кого привязывают к стулу и насильно заставляют смотреть.

– Юль? Всё хорошо?

Смотрю тебе в лицо и улыбаюсь. Бархатистая еловая лапа задевает мне щёку; густая зелень ели темнит тебе глаза. Ты взволнован.

– Да-да. Прости, задумалась… Правила поняла, спасибо. Но, по-моему, мы уже слишком хорошо друг друга знаем для такой игры.

Игриво щуришься – один глаз почти закрывается. У тебя много любимых гримасок, способных оживить любой разговор.

– Ну, вот и проверим. Я начну – для примера?.. Итак! – (Парой пружинисто-хищных шагов забегаешь вперёд и останавливаешься передо мной. Поднимаешь указательный палец – солидно-весомо, как на презентации какого-нибудь бизнес-проекта). – Номер один: я умею мастерить поделки из бересты. Номер два… Мм… Первый секс у меня был в шестнадцать лет. Что из этого, по-твоему, правда?

Отвожу глаза; за елью дремлет узловатый вяз, прикрытый остатками золота. Несмотря на размышляющее «Мм…», я уверена, что оба факта ты продумал заранее. Ты слишком ярко жестикулируешь и слишком странно ешь меня взглядом. Опасно смотреть на тебя, когда ты такой.