Страница 52 из 86
Я смотрю в зеркало заднего вида, припарковав машину на стоянке возле психиатрической клиники, в которой лежал отец. Взгляд непроизвольно упал на мой шрам — бледный рубец, который когда-то был причиной насмешек и издевательств надо мной, которым я не придавал особого значения.
Я совсем не считал себя красивым и вообще полагал, что это, действительно, субъективное понятие. Что есть внешняя красота, когда внутри я прогнил давно? Но я не собирался пускать слезы по этому поводу и роптать на то, что уже совершил — прошлое все равно не изменишь. К тому же, у меня когда-то был выбор перейти на светлую сторону, но дело в том… Что мне нравилось делать гадости.
Я ловил нереальное счастье от испытываемого чувства власти. В эти секунды я понимал своего отца, который в моменты одержимости поступал со мной довольно жестоким образом.
Этот шрам был мне подарен злой собакой и натравил ее на меня он.
Все началось в глубоком детстве — наверное, мне не было и пяти лет. Тогда еще с нами жила мама, а также дедушка и бабушка — владельцы семейного бизнеса. Наверное, я был счастливым ребенком, у которого были лучшие игрушки, друзья, которых уже не помню, и забота родителей. Конечно, я был ребенком и долгое время не замечал странных вещей, которые творились вокруг.
Мама часто запиралась в своей комнате и плакала, и по мере того как я вырастал, она делала это все чаще и чаще.
Отец вел себя еще более подозрительно: перестал ходить на работу, доставляя деду кучу проблем; больше не следил за собой, постепенно обрастая густой бородой и усами. Тогда я не придавал этому значения; но действительно серьезные проблемы начались тогда, когда отец стал забывать мое имя. Он мог смотреть на меня несколько минут и совершенно не понимать, что это я — его сын, Коул Стоунэм. Мальчик, которому он рассказывал сказки о космосе перед сном и истории о противостоянии добра и зла.
В какой-то момент наступила череда хаоса. Я плохо помню то время, но мама с папой ссорились постоянно, сотрясая стены.
Я знал, что в этих проблемах виноват отец, что он делает что-то не так, и как бы я не старался понять его странное поведение, все чаще ловил себя на мыслях о том, что ненавижу его.
Ненавижу за то, что он причинял боль маме, за то, что она так часто плакала, и, каждый раз проходя мимо ее спальни, я слышал судорожные всхлипы и крики, от которых хотелось сойти с ума.
Все было бы замечательно, возможно я бы мог вырасти нормальным человеком, но не тут—то было: однажды мама просто ушла, даже не попрощавшись со мной. Все, что она сделала — это оставила маленькую вещицу на память о себе и записку. Что-то в духе: «Мой дорогой сын, я надеюсь, ты никогда не познаешь участи своего отца. Я пыталась быть сильной, но рядом с ним сама начинаю сходить с ума… Я надеюсь, эта вещь всегда будет напоминать тебе обо мне, и напомнит о том, что в мире есть много хорошего. И светлого. Никогда не впускай в свое сердце тьму и помни, что мама любит тебя».
Мама любит тебя. Ага. Конечно. Поэтому она ушла. Из-за великой материнской любви… Вообще-то, это был последний день, когда я слышал или произносил это пустое слово. Людям видана не любовь, а лишь тщеславие — только любовь к самому себе была наивысшим этапом духовного развития для никчемных человеческих сосудов, и я не осуждал их.
Я сам был таким. Просто какие-то из этих сосудов играли в любовь, какие-то в ненависть. В действительности же каждый из них оставался пустым.
Несмотря на горечь из-за предательства матери, я все—таки носил ее подарок на своей шее. Наверное, сначала я действительно надеялся на то, что меня это спасет. Да только как спасаться, если природой заложено так, что я вскоре окажусь в психушке, в комнате где—нибудь рядом со своим родственником.
Я и сам не замечал, как медленно, но верно прошел по его стопам. Даже это братство притягивало меня, как золотое руно, и вот я уже не мог отказаться от власти над братьями и остальными привилегиями, данными мне.
И все же моей главной привилегией была Ребекка, и тьма моя заключалась в том, что не было никакой причины обижать ее, мстить ей или запугивать девушку. Она, наверное, думала, что я измываюсь над ней за то, что она делала со мной в школе, но это было не совсем так… Моя сущность заключалась в том, что мне просто нра—ви—лось причинять ей боль.
Просто. Не было причины. Не было никакого дня, никакой последней капли или толчка. Я был счастлив, питался ее страхом, ее борьбой и попытками противостоять мне.
Одним словом, у меня не все в порядке с головой, но признаю я это только лишь в своих мыслях и вот в такие дни, когда нужно посещать врача, — особенно.
Но сегодня я не стал заходить в комнату отца. Симпатичная светловолосая медсестра рассказала мне о его утяжелившемся состоянии, и я решил не портить себе настроение перед вечером, который был намерен провести с Ребеккой.
Настроение было настолько замечательным, что я даже не расстроился, когда психиатр выписал мне новые порции таблеток, которые должны были «помочь мне прояснить разум и избежать ухудшения состояния, предотвратить первые припадки и побороться с бессонницей».
Что? Первые припадки? Смотря, что считать припадком — я думаю, они начались у меня довольно давно. А бессонница и так мне обеспечена, я не собирался видеть с Беккой белые сны, а собирался трахать ее тело по—черному.
Конечно, я был готов к варианту, что Ребекка не придет сегодня. Я знаю, она слишком горда, чтобы заявиться ко мне просто так, без причины — добровольно постучатся ко мне дверь, лечь в мою постель и позволить вытворять с ней все, что захочу. Да и это был бы довольно скучный расклад событий.
Мне нужны были ее эмоции, ее характер, ее страсть. Я жутко изголодался по этому всему, как вампир, который жаждал новой крови.