Страница 2 из 4
А потом из окна будут доносится звуки задушевной беседы и молодого спора, будут меняться пластинки и тянуться дым папирос. А когда совсем стемнеет, они втроём сядут на подоконник: молодые супруги и их закадычный приятель – и долго будут светить огоньки их папирос, будто маячки в ночи. Они будут молчать и вспоминать…
Когда она подошла к стенду со списками поступивших на истфак, у Сани сердце дёрнулось и на мгновение перестало стучать. Он толкнул приятеля:
– Лёха, смотри какая…
Друг оценивающе оглядел крепкую, ладную девушку с большими зелёными глазами и идеально прямым носом, а она, поняв, что её разглядывают, надменно фыркнула, перекинула за спину длинные косы с озорными завитками на концах и скрылась в толпе счастливых и расстроенных абитуриентов.
А потом они оказались в одной группе – Саня, Лёша и Нора, и вскоре стали неразлучны. На лекциях, в библиотеке, в кино, на катке и даже на футболе – везде их видели втроём. Вечерами они наматывали круги по скверу, обсуждая политическую остановку в мире и последние новости общежития. Нора смеялась так заливисто, так громко, смело подхватывала юношей под руки и быстрым шагом задавала темп. Парни с равным обожанием поглядывали на профиль девушки: Лёша на правый, а Саня – на левый, а Нора смотрела прямо и ничего не замечала.
Так прошло три года. Норины подруги упорно называли её приятелей «кавалерами», подтрунивали над сложностью выбора, а она лишь пожимала плечами и заливисто смеялась над их бестолковым жеманством. Она любила этих парней одинаково, как братьев, – и не собиралась выбирать.
На четвёртом курсе Нора сломала ногу – неудачно, со смещением, долго провалялась в больнице, но потом врачи разрешили вернуться в общежитие. Она лежала в пустой комнате одна, соседки разошлись на занятия, книга приелась, радио надоело. А на улице пышно расцветала весна, щебетала голосами птиц, вползала тёплыми волнами в распахнутые окна. Нора жалела себя и упущенное время, вздыхала, думала о своём будущем, о неизбежном распределении, которое раскидает троих неразлучных друзей по необъятной родине, и они не смогут больше вместе гулять, смеяться и болтать часами. И девушке стало так грустно, что она, разгоняя грядущую печаль, тихонько запела себе под нос.
– Поёшь? – послышалось из окна.
Нора вздрогнула и так резко повернула голову, что в шее что-то громко хрустнуло.
– Санька, дурак! – процедила она, растирая шею. – Ты это как? Висишь, что ли?
– Висю, – с улыбкой согласился Саня, цепляясь за подоконник.
– А зачем?
– Соскучился…
– А Лёшка где?
– На лекции. Конспектирует за нас двоих… за троих даже. Я потом закину тебе, чтоб не скучала.
– Конспект, чтоб не скучала? Шутник!
– Ну, как ты? Лежишь?
– Лежу.
Они помолчали.
– Скоро гипс снимут?
– Через месяц, – вздохнула Нора.
– На раскопки поедешь?
– Вряд ли…
– Я тебя люблю.
– Я знаю.
– И Лёша тоже любит.
– Знаю.
– А ты?
– Не знаю.
Саня грустно улыбнулся и сказал:
– Ладно, лечись давай, – и исчез.
На пятом курсе они вошли в ЗАГС и, не снимая пальто, расписались – красивая, крепкая, остриженная под каре Нора и счастливый, беспрестанно улыбающийся Алексей. Свидетелями были маленькая, щупленькая подружка невесты и лучший друг жениха Александр. Он был рад за молодых, и только в глубине его глаз едва заметно нет-нет, да и вспыхивала грусть.
………………………………………………………….
– Милый человек, тебе помочь? – вездесущая старушка возникла рядом с пожилым мужчиной, который вот уже двадцать минут стоял посреди двора *ского тупика и задумчиво смотрел на окно второго этажа углового дома.
– Да, вот, приехал, думал в гости зайти – давно здесь не был, живу уж сильно далеко… – вздохнул старик и вдруг признался: – Да оробел слегка. Не знаете, Элеонора Константиновна дома?
– Э-э-э, милок! – всплеснула руками соседка. – Померла Элеонора, уж месяцев пять, как схоронили. Правнук её теперь там обитает. Милок, ты чего?
Старик пошатнулся, но удержался на ногах. В висках застучало. «Померла, померла, померла…» – завыл внезапно ворвавшийся во дворик ветер, безжалостно трепля пышные хризантемы и срывая с морщинистых щёк горькие слёзы.
Александр Степанович смотрел на ставшее нынче чужим окно и не мог отвести глаз.
Кино и детство
Когда осенние дожди приходят в город В., точно собираются крепко-накрепко пришить низкие небеса к блёклым улочкам, обитатели тихого дворика в конце *ского тупика холодными, склизкими вечерами плотно закрывают окна, задёргивают шторы и включают телевизоры.
А там – такая жизнь! Эмоции, страсти и яркие придуманные проблемы придуманных миров! Там грусть возведена в ранг мировой скорби, любовные переживания превращены в трагедию, а дружба либо показана под знаком самопожертвования, либо окрашена неминуемым предательством. Там женщины роскошны, мужчины могучи, дети невинны, а злодеи – ужасны и очевидны.
У каждой квартиры свои предпочтения: молодые любят блокбастеры, среднее поколение – детективы, пожилые люди – мелодрамы.
И только Изольда Кузьминична из 21-ой квартиры обожает исторические фильмы, особенно про рыцарей. Её ранимой натуре бухгалтера остро не хватает романтических приключений. Ей нравится, когда отважные герои спасают прекрасных дам или, наоборот, хитрые дамы помогают своим возлюбленным тугодумам. Рыцари, опустив забрала и ощетинившись копьями, рьяно гонят коней навстречу друг другу, выясняя в турнирной сшибке или в настоящем бою, кто доблестнее, кто более достоин любви своей леди и уважения своего сюзерена.
Любит она и вестерны – среди пыльных, жёлтых пейзажей хмурые ковбои с заросшими волевыми подбородками усмиряют бандитов или убегают от шерифов, властно хватают испуганных девушек за тонкие, затянутые в атласные корсеты талии и страстно целуют в мягкие девичьи губки.
Все эти фильмы возвращают её в детство – в ту безмятежную, искреннюю пору, когда правда и ложь столь просты, а друзья – бесценны. Когда она, вечно всколоченная, короткостриженая девчонка носилась по двору в заштопанных штанах, которые до неё поносил каждый из трёх её старших братьев, а рядом с таким же диким гиканьем бегал дружок – Стёпка-Растрёпка.
Они познакомились 1 сентября, когда учительница, рассаживая первоклашек, указала им на одну парту. Весь классный час они толкались локтями, деля пространство, и сразу, как вышли в школьный двор, подрались – не до крови, а так, для порядку. Ох, и влетело же им дома за испачканную форму, но ябедничать ни один из них не стал. На следующий день они пожали друг другу руки и замирились. Ну а потом выяснилось, что они и живут почти рядом: Стёпка – на улице Клары Цеткин, а Лизка (так она представлялась, стесняясь вычурного имени Изольда) в последнем дворе *ского тупика. А уж когда они поняли, что оба без ума от приключенческих кинолент, между ними тут же зародилась великая дружба!
Вооружившись палками (мечами или копьями, смотря какой длины смогли отыскать дрыны), смастерив из подроста клёна луки и стрелы или обрезав сучья на манер пистолетов, Стёпка и Лизка участвовали в рыцарских турнирах, натягивали нос шерифу Нортенгерскому или завоёвывали Дикий Запад. Чумазые, с прилипшими вихрами ко взмокшим лбам, с горящими нездешними мечтами глазёнками, они бегали по двору, карабкались по деревьям, лазали по крышам, и целый мир предлежал только им. Что мир! Множество миров и времён. Они росли, но не становились ни степеннее, ни мудрее.
Лизина мама с трудом уговорила дочь носить лифчик поплотнее, когда у девочки обрисовалась грудь, прятала штаны и даже купила дорогущие колготки, но той всё было нипочём – ничего девичьего в ней не было, как и в бойком прозвище «Лизка» не слышался даже отзвук благородного имени «Изольда». Даже Стёпка уже иногда нет-нет да и погладывал на подружку долгим взглядом, примиряя на неё образы тех дам, ради которых герои совершали свои нелепые подвиги. А Лизка ничего не замечала, она, словно ребёнок, верила в неизменность мира и не боялась его потерять.