Страница 1 из 4
Анастасия Абрамова-Корчагина
Истории уютного двора. Сборник рассказов
Домашний спектакль
– Ты понимаешь, что потеряла себя? Я второй месяц живу чёрте с кем! С Коломбиной картонной!!!! – слышался взвизгивающий юношеский тенор из раскрытого окна.
Второй этаж не давал возможности во всех деталях рассмотреть ежевечернее действо, но зато аудиосопровождение всегда было изумительного качества. Соседи уже привыкли к этим радиопостановкам и даже ждали новой серии.
Сия забавная парочка въехала пару месяцев назад, как раз в начале мая, когда погода в этом городе балует жителей настоящей тёплой весной, готовя их к жаркому лету. Многие окна распахивались и из недр квартир неслись запахи ужинов на скорую руку и звуки – чаще искусственной телевизионной жизни. В этот нестройный хор новостной истерии и сериальных страстей порой проникали настоящие, живые эмоции: плач ребёнка, которого отправляют спать в разгар игры, семейная перебранка из-за немытой посуды, нетрезвый бас кухонного политического комментатора, смех влюблённой девушки, сидящей на подоконнике и болтающей по телефону с парнем. Всё это было привычно, однообразно и настолько знакомо, что не привлекало внимания. Надо к тому же добавить, что в этих некогда престижных домах не водилось пьяниц с их наигранными трагедиями, жёны, воспитанные в интеллигентных семьях, не выплёскивали свои истерики в заоконное пространство, подростки с их специфической музыкой обходили этот маленький дворик, окружённый четырёхэтажными сталинками, стороной, поэтому сия творческая пара, въехавшая в квартиру почившей Элеоноры Константиновны, а именно, её правнук со своей девушкой, вызвали живой интерес всех обитателей *ского тупика.
Ребята были неплохие, связанные с культурой так же прочно, как и ушедшая старушка, всю жизнь проработавшая экскурсоводом в краеведческом музее и даже в преклонном возрасте носившая очки лишь для строгости, чтобы смотреть грозно поверх них на нарушителей порядка и цыкать: «Это же музэй!» (именно так, через «э оборотное»). Её дочь была редактором в издательстве, а сын (про профессии бухгалтер, но окончивший некогда музыкалку по классу скрипки) был женат на библиотекаре, посему все прочие члены семьи были вынуждены соответствовать высокому культурному и интеллектуальному уровню, заданному Элеонорой Константиновной. Её внуки и правнуки успешно заканчивали музыкальные и художественные школы, осаждали творческие училища и даже уезжали в соседний областной город (миллионник!), чтобы «делать себе имя» в искусстве.
Игорюша, младший и оттого самый любимый и самый непутёвый правнук, был художником. Его избранница Альбина служила в театре. Пара была эмоциональна и нестеснительна – открытые настежь окна создавали именно ту акустику, которая нужна творческим натурам для проявления их незаурядных эмоций.
– Ты ограничиваешь мои поиски! – хорошо поставленным сопрано парировала Альбина. – Это моя суть, моё естество!!! Как ты не можешь понять – ты, чей путь также усеян сомнениями и исканиями???!!! Ты – не пачкун, не бездарь, не маляр, чтобы упрекать меня, мол, я растворяюсь в искусстве!!! Ужель ты стал пошлым филистером, как они?
Судя по интонации, на этом слове Альбина брезгливо морщилась и, вероятно, кивала в сторону обывателей, слушающих этот спектакль и совершенно не осознающих, что они погрязли в пошлом филистерстве. От Элеоноры Константиновны они слышали словечки и похлеще, а посему от подобных фраз их накрывала ностальгия по ушедшей эпохе сиреневолосых дам с романтическими бантиками на дряблых шеях.
– Как? Ты сравнила меня с ними? – вскипал Игорюша, порывисто выглядывая из окна и заламывая тонкие пальца в пятнах масленой краски; он словно старался отыскать в синих сумерках ужасные примеры опошлившихся, оскудоумившихся людей. – Как ты могла? – и в его голосе слышалось скупое мужское рыдание обиженного творца.
На мгновение в обрамлении окна рядом с художником возникала девичья фигура. В её красивых протянутых руках чувствовался порыв утешить любимого, но самолюбие брало верх и девушка, едва коснувшись понурых плеч юноши, уже исчезала в недрах благообразной комнаты и продолжала громко отстаивать свою позицию из дальнего угла:
– Ах, ты опять всё перевёл на себя! Как это эгоистично – лишь ты, твои чувства, твой комфорт! А как же я? Да, я перевоплощаюсь! Я нащупываю характерность, уточняю ритмический рисунок! Я ТВОРЮ!
– Творишь? Ты вьёшь из меня верёвки! Когда ты играла одну из проституток в «Трёхгрошовой», твои манеры коробили даже грузчиков из соседнего магазина! Потом, слава Мельпомене, тебе дали роль дамы на балу в «Вишневом саде». И это был бы самый счастливый миг нашей совместной жизни, если бы не ежевечерние построение этой… композиции…
– Мизансцены! – почти на ультразвуке правила Альбина. – Не сравнивай!!!! У меня теперь такая роль! Я смогу затмить даже Римму Владленовну! Из неё Сюзанна, как из осла балерина! О, это мой шанс! Я заявлю о себе! Моя Фаншетта покорит всех.
– А мне кем прикажешь быть? Керубино? Я скоро тоже прыгну из окна на чью-нибудь клумбу! – и художник театрально хватал ртом тягучий, вечерний воздух. – Тогда тебе никто не будет мешать сосредотачиваться на роли!
– О, боже! Что за низкий шантаж! – вскрикивала раненой чайкой актриса.
За этим слышался хорошо отрепетированный плач, который был построен по всем правилам системы Станиславского.
Игорюша сжимал виски, рвал на шее и без того свободный ворот щегольской рубахи, тяжело вздыхал и исчезал в полумраке комнаты, с таким уютным, тёпло-карамельным светом, который мог быть создан лишь абажуром с бахромой над круглым столом. Рыдание усмирялось, заменялось шёпотом и едва различимыми звуками поцелуев, и вскоре, завершая сегодняшний спектакль, протяжно свистел вскипающий чайник.
Соседи задумчиво хмыкали, соседки вздыхали, и все возвращались к своим обыденным делам – надо было мыть посуду, раскладывать еду по судочкам на завтра, отправлять заигравшихся детей спать, увеличивать громкость на телевизоре, в котором кипели не менее яркие страсти, но какие-то грубые, чёрно-белые и неизысканные по сравнению с тем домашним спектаклем, который они все только что прослушали.
На премьеру спектакля «Безумный день, или женитьба Фигаро» пришёл почти весь двор *ского тупика. Столько букетов, сколько подарили пару раз мелькавшей на сцене Фаншетте, не подарили ни одной актрисе. Премьерша Римма Владленовна, толстоватая и староватая для роли Сюзанны, рвала и метала. Из гримёрки Альбина вылетела с таким ощущением счастья, что необъятные охапки цветов казались ей пушинкой. Она взвалила сию «клумбу» на руки Игорюше, а он лишь улыбнулся этой тяжести – он был горд за свою спутницу и опьянён её счастьем.
Возвращение
Если выйти на остановке им. Грибоедова и пойти по улице Клары Цеткин, а потом свернуть на *ский тупик, то он кончится весьма быстро и ни на какой проулок не выведет, на то он и тупик. Зато вы очутитесь в уютном дворе, окружённом ладными четырёхэтажными сталинками, в котором ещё сохранились скамеечки, выкрашенные в голубой цвет, и клумбы утопают в пышных хризантемах, когда везде уже царит осеннее запустение и склочный ветер треплет умирающую листву. Но этот дворик словно заговорён от ветров и хандры, здесь уютно беседуют старушки, детвора гуляет без присмотра, солидные парочки не торопясь идут домой после рабочего дня.
Этот дворик словно застыл во времени, и кажется, будто сейчас откроется окно второго этажа и из глубины необставленной, почти голой квартиры польются звуки патефона – единственной ценности молодой семьи.
А потом появится она – юная, смешливая – тряхнёт густыми кудрями, обопрётся крепкими руками о подоконник, вздохнёт так глубоко, что пёстрый ситец натянется на ладной груди и, заметив входящего во двор юношу, громко крикнет:
– Привет! Ты нашёл нас? – и, обернувшись куда-то вглубь квартиры, она добавит: – Лёшка, Саня приехал!