Побратимы

Достигнув на восточном берегу Ладожского озера населенных пунктов Кобона и Лаврово, со станции Жихарево эвакуируемые отправлялись далее по Северной железной дороге в многодневное изнурительное путешествие к месту назначения[139]. «На каждой стоянке из эшелона выносили мертвых и тяжело больных»[140]. По неполным данным, только на ленинградском участке в пути и на станционных пунктах в январе – феврале 1942 г. умерли более 4 тыс. человек[141].

Последней массовой эвакуацией стал вывоз людей из города летом 1942 г. Решение о ней было принято Военным советом Ленинградского фронта 18 мая 1942 г. Предполагалось удалить из Ленинграда еще 300 тыс. чел. Отношение к эвакуации по сравнению с зимой в летний период изменилось – увеличилось количество не желавших покидать город: к этому времени неоднократно были произведены прибавки продовольствия по карточкам, да и теплый сезон настраивал на оптимистический лад. Ленинградское УНКВД отмечало эти «симптомы»: «Производимая эвакуация несамодеятельного населения вызвала оживленные отклики среди научной, инженерно-технической интеллигенции и работников искусства – сообщает, например, сводка от 30 июля 1942 г. – Преобладающая часть интеллигенции в своих высказываниях отмечает необходимость этого мероприятия, причем большинство придерживается того мнения, что часть академиков и научных сотрудников должна остаться в Ленинграде для продолжения научной работы”.

Академик У.: “Эвакуация населения – дело полезное и необходимое, но уезжать отсюда должны только люди, которые в данных условиях являются балластом. Все, кто может оказывать пользу, должны остаться. Было бы бессмысленно предлагать эвакуироваться мне. Здесь, в Ленинграде, нить моей научной работы еще кое-как тянется, но достаточно сорвать меня с места и эта нить порвется, а я этого не хочу. Я желаю продолжать свою научную работу и потому возбудил ходатайство о разрешении остаться в Ленинграде”.

Академик К.: “Эвакуация людей, не могущих быть использованными для нужд фронта, – явление положительное. Это даст возможность улучшить условия жизни людей, которые здесь необходимы. Я не представляю Ленинград без наличия в нем научных сил. Условия для научной работы есть. Несмотря на обстрелы и возможные бомбежки, работать можно и нужно. Если мне разрешат остаться в Ленинграде, то я приму все меры к тому, чтобы объединить то немногое из научных сил, что осталось в стенах ленинградских академических учреждений. Я направлю все силы к тому, чтобы сохранить максимальное количество ценностей, которых так много осталось в академических учреждениях. Я хочу, именно в Ленинграде, закончить работу, являющуюся результатом деятельности всей моей жизни. Из 27 глав этой работы мне осталось написать только 3 главы”.

Профессор Ленинградской консерватории К.: “Эвакуацию проводить нужно, но из этого не следует, что и я должен уезжать из Ленинграда. Моя библиотека здесь, а это моя жизнь! Я не представляю своей жизни в отрыве от работы, от библиотеки. Пусть будет, что угодно, но я не могу покинуть Ленинград”»[142].

Обязательной эвакуации подлежали женщины, имевшие более двух детей, пенсионеры, иждивенцы, члены семей рабочих и служащих предприятий, вывезенных в тыл. Продолжилась и эвакуация детей из детдомов, инвалидов и раненых. Трагичной являлась судьба детей, вывезенных с детдомами и интернатами в 1941–1943 гг. Приемы отбора малолетних детей шокировали тех, кто видел их впервые: воспитатели определяли, сможет ли ребенок дойти от стены до стены, не упав[143]. И «добро» на эвакуацию давали тем, кто мог: взрослые понимали, что путь потребует много физических сил, и вывозить совсем ослабевших – значило не сохранить жизнь и им самим (ибо они не перенесли бы эвакуационной дороги), и обречь на смерть в Ленинграде тех, кто пока находится в относительно неплохом физическом состоянии и может преодолеть дорогу «на материк». Составлялись списки выезжавших с детучреждениями, поскольку многие из малолетних детей даже не могли назвать своего имени.

Схема перевозок теперь несколько изменилась. Блокадников, прибывших поездами из Ленинграда в Борисову Гриву, перевозили на машинах до пристани, где осуществлялась их посадка на малотоннажные самоходные суда, которые постоянно бомбила вражеская авиация, как бомбила она и пристани[144].

Эвакуация, начавшаяся зимой через Ладогу и продолжавшаяся все лето, несмотря на сложную перегрузку в пути (пригородный поезд, машина, катер через Ладогу и поезд на другом берегу), протекала уже более организованно и менее драматично: появился опыт и, что немаловажно, было тепло. Кроме того, уменьшился поток эвакуируемых. Летом уходило не более пяти-шести эшелонов в день. И все же ослабленным людям, перенесшим страшную блокадную зиму, женщинам с детьми, старикам нужно было помочь сесть и погрузить вещи[145]. «Передвигаться я могла, только опираясь на лыжные палки, – вспоминала ленинградка, девочкой эвакуированная летом 1942 г. – На пароход нам помогали садиться моряки… большинство из нас было – маленькие дети. Моряк взял меня на руки. Посадил на какой-то ящик, привязал к стойке шарфом, улыбнулся и сказал: “Возвращайся здоровой”. Своей улыбкой он вселил в меня искру жизни»[146]. Иногда, действительно, улыбка, ободряющий жест, поддержка абсолютно незнакомых людей могли стать той «соломинкой», которая спасала измученного человека. Эта неистребимая человечность, пусть не слишком часто проявлявшаяся, но тем более ценная, – еще одна примета эвакуационной эпопеи, зафиксированная во множестве блокадных воспоминаний: «Я чувствовала, что поднялась высокая температура. Я вся горела. Мне кто-то давал какое-то лекарство. Клали на голову мокрое полотенце. Я сделалась безразлична ко всему, теряла сознание. Когда приходила в себя, спрашивала, где мы, где дети. Мне отвечали: здесь, в машине, живые дети. Их кто-то кормил, кто-то сажал на горшок»[147].

Переправа шла под бомбежками люфтваффе. «Когда наш пароход отплыл далеко от берега, то мы увидели на воде крышку от чемодана, а на ней зацепилась белая панамка. Кроме того, на воде плавали деревянные обломки, мячик и другие вещи. Моряки нам сказали, что здесь недавно был потоплен пароход с эвакуированными»[148].

В конце августа на Ладоге начались штормы. Переправа нередко задерживалась на несколько дней. На берегу в ожидании конца шторма скапливалось до 35 эшелонов – тысячи людей[149]. И именно в такие дни бомбардировки немецкой авиации были особенно массированными.

Количество перевезенных во время навигации 1942 г. (27 мая – 1 декабря) также существенно превысило первоначальные «контрольные цифры» – таковых оказалось 448 тыс. человек[150]. В 1943 г. эвакуация продолжилась, но в меньших масштабах – в городе на 1 мая 1942 г. оставалось всего 639 тыс. человек. Критерии отбора эвакуированных не изменились, но число их составило всего 14 362 человека[151].

К августу население Ленинграда составляло 807 228 человек, из них взрослых 662 361, детей 144 977[152]. С 5 июля 1942 по 5 августа 1942 г. в результате эвакуации из города были вывезены 303 718 человек[153].

В дальнейшем эвакуация носила выборочный характер – уезжали детские дома, больные, раненые. После прорыва блокады в феврале 1943 г. было восстановлено железнодорожное сообщение с Большой землей и поезда стали основным транспортом для эвакуируемых.

139

Соболев Г.Л. Указ. соч. С. 104–105.

140

Чурилова В.В. Указ. соч. Л. 16.

141

Фролов М.И. Человеческие жертвы блокады // Жизнь и быт блокированного Ленинграда. Сборник научных статей / отв. ред. Б.П. Белозеров. СПб., 2010. С. 182.

142

Архив УФСБ РФ по СПб и ЛО.Ф. 12. Оп. 2. Д. 38. Л. 182–184.

143

Яров С.В. Указ. соч. С. 216.

144

Ленцман (Иванова) Е.Н. Воспоминания о войне: рукопись // ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 13. Л. 12.

145

Мессер Р.Д. Указ. соч. Л. 14.

146

Чурилова В.В. Указ. соч. Л. 15

147

Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. Л.: Лениздат, 1989. С. 484.

148

Там же.

149

Мессер Р.Д. Указ. соч. Л. 14–15.

150

Ковальчук В.М. Указ. соч. С. 163–164.

151

Карасев А.В. Указ. соч. С. 286.

152

Архив УФСБ РФ по СПб и ЛО.Ф. 12. Оп. 2. Д. 19. Л. 307.

153

Там же.