Обрести себя

– Таня, я не могу. Ноги до колен оттоптала, как на костылях иду.

Таня быстрыми шагами, почти бегом, устремилась к цели и, с разгону, плюхнулась на нее.

–Уф, захватила!

Соня доковыляла до скамьи и повалилась рядом с подругой. С гримасой боли на лице, она стащила туфли и с блаженством пошевелила пальцами.

– Вот уроды! Не туфли, а кандалы! Разнашивай теперь! К сапожнику подойти, что ли? Все, отсюда меня только краном поднимут!

Соня с улыбкой откинулась на спинку скамьи и раскинула руки.

– Соня, я вижу, тебе легче стало, а то тебя всю трясло после того…

– Отвыкла я, Танюша. Знаешь, с тех пор, как я детдом покинула, это первый наезд такой. В основном было все больше по мелочам. Вот там, в детдоме, чуть ли не каждый день драки были. Представляешь, восемь лет почти прошло, а помню, как будто вчера. Со мной ведь как получилось, что я в детдом попала? Пошли мы с мамой в Бутырку, потому что ей не с кем было меня оставить. Мы передачу папе понесли. Отстояли очередь. Мама к окошку подошла, а там дежурный на нее глянул, посмотрел в журнал и сказал.

– Нет его, помер.

И окошко прямо перед носом захлопнул. Мама на меня посмотрела, передачу из рук выронила, к стенке привалилась.

– Сонечка, – прошептала и…все.

Заорала я от ужаса и, в один миг, стала круглой сиротой. Далее, Танюша, я ничего не помню. Все, как в тумане черном. Помню какая-то тетка милицейская меня в детдом этот, проклятый, привезла. Он недалеко от Волоколамска был. Так вот, там, у его ворот, мое детство и закончилось.

– Сколько же тебе было?

– Я же рассказывала, десять всего. Пробыла я там семь лет бесконечных, как будто на зоне. Каждый день за жизнь бороться приходилось.

– Сдохну, – решила я, а выживу и выучусь. В память о маме и папе. Чтобы они там наверху знали, что их Сонечка не пропала. Чуть ли не с первого дня начали меня гнобить.

– За что, Сонечка?

– Как за что? Я же дочь врага народа, да еще еврейка единственная во всем детдоме. Вот меня и травили нещадно.

– Ужас какой! – прошептала Таня.

Она посмотрела на Соню не в силах промолвить ни слова.

– Да, Таня, ты права – ужас. Был у нас один. Тайно, исподтишка гадости делал, изводил как мог, только жидовкой меня и звал. До того он меня довел, что однажды я не выдержала. Было это в библиотеке. Хватанула я энциклопедию, да с размаху, как его по голове хрястнула. Он на пол и упал. Меня тогда наказали, но зато я почувствовала, что меня немного побаиваться начали. Потом мне девочки темную устроили. Одеяло на голову накинули и так излупили, что утром я еле из постели выползла. Поняла, я тогда, что там волчьи законы правят. Мстить надо немедленно и нещадно. Случай не заставил себя ждать. Через неделю в туалете услышала я, как одна девочка сказала другой

– Мы сегодня вечером жидовке этой снова темную устроим.

– Все, поняла я, или отобьюсь или убьют меня. Стащила я швабру из подсобки и за шторой, что в спальне рядом с кроватью была, поставила. Одеял натаскала незаметно и положила их в кровать, словно я лежу с головой укрытая. Сама за портьеру спряталась и стала ждать. Вижу в щелку, четверо девочек к кровати моей подбираются. Только они напали и поняли, что меня там нет, как я выскочила, да как заору во весь голос и начала их шваброй метелить. Со всей силы. По головам, по спинам, куда попало. Вопли, крики. Луплю их и думаю, сейчас они очухаются и меня забьют насмерть. Вдруг училка дежурная к нам ворвалась… Меня снова наказали. В черный чулан на весь день заперли. С тех пор мне кликуху придумали – Сонька-бешенная. Я усвоила, Таня, одно правило. Никому, никогда не уступать ни на миллиметр. Иначе, конец. Как только кто-то на меня наезжал, сразу в драку кидалась не глядя, кто передо мной. Что было под рукой, то в дело шло. Вот так я и жила, пока Норик не появился. Однажды, это уже после той драки было, когда он один против пятерых вышел, сидим мы вечером на бревне в углу двора. Он меня спросил:

– Можно я тебя поцелую?

– Норик, – сказала, я ему, я же не красивая, а ты такой… На тебя все девчонки засматриваются.

– Он посмотрел на меня и сказал:

– Ты, Соня, красивая девочка и улыбка у тебя светлая. Просто ты редко смеёшься. Потом взял меня и поцеловал, а я ему ответила. Это был первый поцелуй в моей жизни. Потом как-то я ему сказала.

– Норик, если ты хочешь, я с тобой туда пойду.

– Куда? – не поняла Таня.

– Был у нас радом со спортзалом сарайчик. Там маты лежали. Дверь во внутрь открывалась. Стоило ее изнутри доской подпереть, как никто войти не мог. Вот туда парочки и бегали. Однажды я даже видела, как наша биологичка с физруком туда пошли.

Норик тогда посмотрел на меня:

– А ты сама хочешь?

– С тобой, хочу! – ответила.

И ни на секунду об этом не пожалела и не жалею! Оказался Норик не только сильным, но и очень нежным. Вот так у меня, Таня, первый раз в жизни было.

– А у меня ничего и ни с кем, – ответила Таня.

– Даже с Димой?

– Нет, ни разу. Как-то так вышло… Завидую тебе.

– Не завидуй, потому что не знаешь, что потом было.

Мне Норик как-то рассказал, что его спрятали в детдоме потому, что у них в Армении большая разборка была между их семьей и греческой.

– Что значит разборка? – не поняла Таня.

– Конфликт криминальный, понятно? Ты, Таня, совсем жизни не знаешь!

– Так вот, как раз через неделю после этого, за Нориком приехали и забрали его. А еще через три дня, эти твари бандитские, меня поймали, в сарай заволокли и там изнасиловали.

Таня в ужасе посмотрела на Соню. Ее лицо было похоже на маску, искаженную гримасой боли и ненависти.

– Трое их было. Я особенно и не сопротивлялась. Понимала, что бесполезно, не вырвусь, только хуже будет. В самые страшные минуты о Норике своем думала. Когда они меня наконец-то бросили и ушли, захотелось мне там же, на месте удавиться. Я веревку какую-то нашла, петлю-удавку сделала, на край стопки матов забралась. Все думаю, сейчас мои муки и закончатся. Тут меня такая ненависть обуяла.

– Что ж? – подумала. Я буду в земле лежать, а эти сволочи водку жрать и вспоминать, как надо мной глумились? Я им отомстила, Таня. Страшно отомстила. Недалеко от нас в войну окопы были. Бандюки эти, там лазили, оружие искали. В развалинах штаб их был. Я тайник, где они оружие прятали, нашла и гранату одну украла. Они там же, в развалинах, костер разводили, картошку пекли, еду ворованную на кухне жрали и вино пили. Когда никого не было, я туда пробралась и гранату эту в кострище, в золу закопала. Стала ждать, но долго не пришлось. День всего прошел, как рвануло. Только они костер развели, так бомба моя сработала. Пятерых наповал. Трех насильников моих и еще двоих из их банды.

Соня замолчала.

– Господи…, – прошептала Таня.

Она с ужасом во взгляде посмотрела на Соню.

– А следствие? – наконец вымолвила Таня.

– Приехала милиция, нашли их склад оружия, в том числе и гранаты, я ведь только одну стащила, и подумали, что эти сволочи по своей дурости сами подорвались. Потом на похоронах говорили, какими они замечательными ребятами были. Я слушала, вспоминала все и мне выть хотелось. Затем мы диктант написали, что нельзя брать в руки опасные предметы и на этом все дело и закончилось.

– Из…извини, меня Соня, я…, у меня, все-таки, в голове не укладывается то, что ты рассказала. Если называть вещи своими именами, то получается, что ты…– убийца! Это ведь закон их наказывать должен.

Соня медленно повернулась и посмотрела на Таню.

– Закон… Я, как только в детдом попала, сразу убедилась, какой у нас закон. Только меня травить начали, как я к учительнице пошла. Думала, защитит. Наивная. Она на меня посмотрела:

– Ты, конечно, права, Соня, – сказала, но у детей естественная реакция на безродных космополитов.

Меня этой же ночью девочки излупили, а ведь никто не знал, что я к учительнице ходила. Получается, что она меня и сдала…

Соня замолчала и продолжила через минуту.