Страница 5 из 7
Подставила пуфик к шкафу и сняла ботинки. Хоть бы не грохнуться. Какое везение, книжный ряд на верхней полке был расставлен не вплотную к задней стенке шкафа. Начала вынимать книги, временно пристраивая их чуть ниже. Но стоило мне вытащить пару изданий, как рука нашарила несколько конвертов.
О-ла-ла, да не я одна тут решила тайник устроить.
Шаги. Энергичный стук каблучков по лестнице. О-о-о, я пропала, если эта особа идёт сюда. Копаюсь тут в чужих письмах.
Быстрее, быстрее, недотёпа. Но так быстро осколки не закинуть наверх.
Вынула письмо из одного конверта и высыпала туда фарфоровые кусочки из подола юбки, который был завязан, чтобы удержать улику от падения. Ещё и вид, как у невоспитанной девицы, с задранной юбкой.
Письмо запихнула внутрь лифа.
Так, конверт с осколками наверх, следом книги. Отлично.
Поспешно выхватываю первую попавшуюся книгу со средней полки и плюхаюсь тут же на пуфик, прямо лицом к книжному шкафу, когда дверь в библиотеку отворяется.
Сердце стучит, как у загнанной кобылы. Щеки горят. А под подолом платья босые ноги и ботинки, которые я не успела надеть.
Господи, Господи, прошу Тебя, хоть бы она не заметила пропажу. Хотя бы не сейчас.
– Моя дорогая, ты опять в библиотеке. Вредно таким молоденьким и прехорошеньким девушкам так много читать. Я скоро уже начну запирать от тебя эту комнату, – женщина, о, как она была очаровательна, мила и весела, вдруг чуть нахмурила аккуратные чёрные бровки, прищурилась и посмотрела на книгу, потом перевела взгляд на меня, – "Естественная история попугаев"? Мисс Амели, Вы меня удивляете своей необычайной любознательностью, – и она заразительно расхохоталась.
С виду Ане было не больше двадцати пяти лет. Крохотная, худенькая, но чрезвычайно живая и энергичная, белокожая брюнетка в закрытом платье свободного кроя и цвета пожухлой листвы. Как я узнала позже, такой утренний домашний наряд называется враппер. Разговаривала она также гнусаво, как и кухарка, которую я встретила с утра, будто у неё гайморит. Звук «а» в словах произносила больше похожим то ли на «э», то ли на «у». Проглатывала звуки «Т» и «Н», словно их и не существует в английском алфавите. Я удивилась, что несмотря на её непривычный акцент, мне всё же легко удалось понять смысл сказанного.
Может быть, Ана не англичанка? Что ж, это только плюс. Когда у меня прорежется голос, можно будет не стесняться говорить.
Интонация была доброжелательная, но с едва уловимым оттенком гордости.
Я жестами показала на нос, а потом изобразила кашель и указала на женщину. Как бы спрашивая, что она тоже простужена.
– О, нет, нет, дружочек, я не больна. Так уж мы, жители северной Англии, разговариваем. Странно, что ты только сейчас об этом спросила, а не в день своего приезда. Просто я ещё спросонья, чуть хрипловатая. Смешно наблюдать, как приезжие стараются говорить в нос, чтобы сойти за местных. А ведь у нас нос не дышит много лет, всё из-за этих проклятых дымящих труб хлопкопрядильных фабрик.
Я изобразила удивление.
– Вот же забавно вышло: мы пригласили тебя компаньонкой в свой дом, – слово «house» она произнесла, как «эуз», – чтобы ты болтала со мной, рассказала о Франции, читала вслух, а выходит, что теперь я буду читать тебе и тараторить за двоих, – и женщина простодушно рассмеялась. – Но всё равно я рада, потому что здесь скука смертная. Манчестер – это не Лондон. Сплошные работяги и дельцы. Почти никаких развлечений. Мне так жаль, дорогая, что ты захворала. Пойдём скорее отсюда, посидим у камина в моей комнате. В библиотеке всегда холод собачий.
Я не знала, как встать и пойти босыми ногами. Но когда в конце концов потянулась за ботинками, Ана лишь закатила глаза и пошутила:
– Я тоже ненавижу эту неудобную обувь.
Неужели в 19 веке есть нормальные живые люди, похожие на меня, а не все эти восковые фигуры, окоченевшие с пресной улыбкой в книксене?
В маленьком будуаре Аны мы уселись на бархатной синей софе, разулись и протянули ноги к пылающему в камине огню. По стенам пускали свои ветви какие-то невиданные деревья с серо-голубыми листьями, незнакомыми мне жёлтыми плодами и фантастическими маленькими птичками, нарисованными на обоях.
Комната была будто сквозной: одна дверь вела в спальню, а другая… я не знаю, что было за другой дверью. Напротив спальни Аны, в которую я не заходила, через коридор была комната Митчелла. Удивительно, но ни одного зеркала в доме я пока не увидела, и до сих пор не знала, как же я выгляжу.
На секретере лежал раскрытый номер «The Englishwoman's Review» на статье о правах женщин. Ана заметила, что я пробежалась глазами по тексту и начала говорить:
– Барбара Бодишон выпускает этот журнал со своей подругой. Он не такой, как все эти издания о моде и домоводстве. Наконец, женщины обретают голос в обществе. А ещё у Барбары собственная школа в Лондоне. Я тебе говорила, что тоже до замужества окончила курсы учителей? Как только они появились в 1848 году папа сразу же подумал, что отправит меня учиться, когда придет время. Это, конечно, не Оксфорд и не Кэмбридж, куда нам с тобой путь закрыт, – она говорила со мной, как с подругой, и это было приятно. – О-о, я бы с удовольствием уехала отсюда куда-нибудь на учёбу, если бы женщинам позволили учиться наравне с мужчинами.
Я и тебя выпросила по той же причине у Митчелла, хотя можем себе позволить только одну горничную, она же и кухарка у нас. Втайне надеялась, что он отпустит меня в Лондон с компаньонкой. Так хотела побывать там на базаре в Сохо, увидеть Хрустальный дворец, сходить в театр. У нас ведь даже театра в городе нет. Это ужа-а-асно. Ну, хотя бы теперь в Манчестере можно выезжать без Митчелла, благодаря тебе.
Так вот как теперь его зовут. И он женат на ней. А я-то губу раскатала. Улыбалась ему за завтраком, как идиотка. Что ж, остаётся только надеяться, что его жена такой же добрый человек, как и он сам. Не глупец же он в самом деле, чтобы жениться на недостойной женщине.
– Ох, а ты слышала, – и глаза женщины вдруг загорелись. – Да конечно, слышала. – Ана вскочила с места, вытащила из ящика секретера брошюру и передала её мне. На первой красочной странице была нарисована счастливая девушка, стоящая на огромном глобусе, в одной руке у неё была трость, а другой она придерживала шляпку. – Томас Кук предлагает англичанам отправиться с ним в путешествие вокруг Европы. Но никуда мы с тобой не поедем… С ревностью Митчелла сладу нет, – Ана спрятала свои глаза от меня, отвернувшись с кривоватой неловкой улыбкой. – И сам не может поехать – занят, и меня не отпускает. Нечестно ведь, а, Амели?
Я только кивнула. А сама подумала про найденные письма. Кому же принадлежал тот тайник? Хотелось вернуть всё на место, пока никто не обнаружил пропажу. Как бы моя изобретательность опять не привела к чему-то ужасному.
– Я хотела бы устроить здесь свой маленький Лондон. Приглашать соседей, мужчин, с которыми работает Митчелл, и их жён, устраивать приемы, а после них танцы. Но у нас нет ни одной просторной комнаты для танцев. Помню, до замужества вся моя бальная книжка была исписана после первой же кадрили. Мы ведь и познакомились с Митчеллом после одного из загородных приёмов. Я возвращалась со своим старшим братом в нанятом отцом экипаже. И тут внезапно отвалилось колесо прямо на дороге.
Извозчик мне говорит: «Выходите, мисс, никуда мы не поедем». А тут, как назло, все остальные гости с бала возвращались. Стыд. Ноги после целой ночи танцев еле держали меня. Митчелл остановился и любезно предложил подвезти нас до дома в своей карете. А через несколько дней нанёс визит. Маме он сразу приглянулся.
Знаю, что Митчелла привлекли мои хорошие манеры. Я не выдала себя ни разу, ни то, что прочие кокетливые девицы: ни веером, ни полуулыбкой, и никаких трепещущих ресниц. Осторожничал, побаивался меня, и всё молча и кротко глядел на меня своими глазами цвета Марсалы, – брюнетка задумчиво улыбнулась, приподняв подбородок.
«Да, до чего же необычного и чудесного цвета его глаза», – согласилась я про себя с Аной.