Слепая любовь

— Знаю я, что такое гон! — вскрикнула она с пылающим лицом от возмущение и смущения, — Я про того, что… Разве… Разве во время гона не должен ли самец спариваться со своим видом? Я же… Или у вас самки похожи на людей?

— Далеко не похожи, — ответил Око.

— А почему я? — он молчал, — Говори, — и когда они успели поменяться ролями? — Говори, — упрямилась Эмма, и знала как заставить это сделать, хватая одну из дред. Око рявкнул и промурлыкал одновременно, дёргая голову, чтобы это нервное окончание спало с тонких пальцев Уманки.

— Потому что самец так хочет.

— Это не ответ!

— Ответ.

— Нет, скажи нормально! — она наклонилась к нему, придерживаясь его плеча, и сумела заглянуть в эти лунные глаза, цвет которых могла видеть. У неё пробежали мурашки, когда она увидела уже более чёткую внешность Хищника, но это её не отпугнуло, наоборот, неестественно потянуло к ним прикоснутся, — Давай.

— Отстань, — грубо сказал он, отворачивая своё лицо от неё. Она словно взорвалась внутри, повисла животом на его плече, ногами хватаясь за края портфеля, и руками взяла жвалы, сжимая удлинённый хрящи мандибул. Повернув мягко его на себя, серьёзно глядела в глаза.

— Влюблён что ли в меня?

— Что это?

— Когда привязываешься к человеку, и хочешь быть с ним рядом всегда-всегда, до самой смерти. Делаешь для неё всё, что она попросит, проводишь с ней всё своё время и интересуешься только ей.

— Это называется влюблён?

— Влюблённостью, да.

— Тогда самец влюблён в самку, — прострекотал он не громко, и девушка покраснела ещё сильнее. Она отпустила эти жвалы, опустилась обратно в портфель и поджала ноги, начиная гладить спящую Ванессу. «Тогда самец влюблён в самку» — скользнули в сознании эти слова, что до мурашек. Она сидела там долго, даже не пискнув. Сидела, поджав ноги, и только сейчас заметила, что голая. И плюнув на этот факт, не знала, что и думать. Она зажмурила глаза. И вроде приятно. А вроде это что-то неправильное. Не должно быть так. Ну точно не так. Она стала терять сознание, словно засыпая, и не пытаясь противиться этому, отправилась в Царство Морфея.

…

«Словно ковырнули нечто самое моё болезненное, что я бы не хотел никогда доставать из глубин моего сердца…» — прозвучала фраза паренька, что делился своей мудрость с Эммой. Пускай и был он не трезв, но взгляд его… Был такой же, какой она имела в зеркале каждое утро после теракта. После жизнь… После дня… После смерти… А чьей смерти — родителей или её самой? Ответ на этот вопрос, она по сей день так и не узнала. То ли думать не хотела, то ли просто хотела прекратить думать.

А потом, возвращаясь на то место, где и познакомилась с тем пареньком, его не оказалось. И на следующий, и даже через неделю. Спросила одного, «а где тот парень?», и ей ответили «автокатастрофа, говорят, сам нажал на педаль газа и вписался в дерево». Ей не было грустно от этой новости тогда, только некоторая пустота стала ещё больше в груди. В ней словно сидела чёрная дыра и засасывала все её чувства. А ведь хотела повторить его подвиг… Да так и не смогла, не решилась. Обидно было бы столько всего пропустить. Положи она своё мёртвое тело в гроб, кто бы плакал по ней? И сколько бы людей пришло в церковь, чтобы помянуть её? Как долго она жила с этими мыслями, и в какой момент смерилась со своим существованием? Как получилось так?

— Эм-м-ма, — как всегда протянул её имя Око, своим голосом, но она не отвечала, слишком далеко ушла она в мысли после пробуждения. Тогда было проще наложить на себя руки. Часто брала нож, но заветного движения не происходило. Часто залезала на карниз многоэтажного дома, да только и глядела в горизонт и тихо плакала. Часто вешала верёвку на люстру, и садилась на пол, тупо уставившись на неё. Часто подолгу сидела в ванной, и глядела на зажженную лампу. Часто закупала таблетки, они сейчас в аптечки лежат, пылятся полке, выжидая своего часа. Но. Ничего. Не. Происходило. Она обречённо шагала по лезвию бритвы, чудом не падая в самую пропасть, — Эм-м-ма, — снова позвал её Око, но та всё так же не отвечала, ещё думая о жизни. На корабле как-то было не до того, были другие заботы. Но сейчас, сидя в этой душной коробке портфеля, масли крутились вокруг неё, заставляя испытывать дискомфорт, переростающий болью в груди. Зудело там, внутри, и хотелось расчесать это до крови. А достать не могла, руки коротковаты, или ногти не длинные? — Эм-м-ма! — пронзительный голос её оторвал от мира внутри в мир снаружи. Она подняла глаза, всё так блёкло, а ещё и плывёт.

— Око… — тяжело произнесла она, её тело тряпично упало на дно, слишком ослабла, чтобы держать голову.

— Что с тобой? — беспокойно прострекотал он, когда снял портфель и заглянул к ней внутрь. Девушка была вся красная, пульс опасно замедлился, стала чаще дышать — так значит, когда она говорила, что температура может её убить, — а второй день оказался на 15 градусов больше, — оказалась правдой! Яутжа сделался серьёзнее, серьёзнее любой неконтролируемой ситуации в которые он не раз попадал. Он читал про тепловые удары, только не у Уманов, а про животных, которые живут в холодной среде, как Эмма. Он решительно поднял портфель к себе на грудь, обнимая её, и приговаривал, — Потерпи-потерпи-потерпи ещё немного. Всё хорошо, всё будет хорошо… — только говорил он не ей, потому что та и слышать его уже перестала, а говорил себе. Что-то возродилась в его сердце, подобное готовности смерти. Только вот, он не был готов к её смерти, отчего, стал боятся. Страх — совершенно не свойственен его расе, и именно сейчас он чувствовал это чувство. Страх, что хотел сковать его тело, но мышцы Яутжа были её сильнее. Страх, что хотел утащить его куда-то вниз, но Яутжа твёрдо стоял на ногах и уже бежал, бежал быстрее, чем когда либо в жизни! Только вот страху удалось заставить его глаза оказаться на мокром месте, и слёзы, которых он с самого детства не пробовал, на языке чувствовались приторно сладкими.

Он бежал-бежал как можно быстрее, перепрыгивал все преграды перед собой. Его дыхание участилось, он пробежал за пятнадцать минут не меньше ста километров, всё так же приговаривая успокаивающие слова. И каждый раз, когда взгляд падал на неё, слёзы лились гуще, ведь он слышал сердцебиение, и её, и своё. Видел, как тело нагрелось, оно просто пылало! А это не правильно! Она должна оставаться холодной для него, ему приятен этот холод, он не хотел бы, чтобы она была горячей, как и он.

Когда ноги пересекли небольшие ворота самой большой деревни Тет-а-тет, он даже не разглядывал его, он двигался к башне, походившей на русскую церковь.

— Арбитр! — как раз гулял по внутреннему дворику Верховный Тет-а-тет, и к нему обращались, как «Святой» или «Царь», но не Яутжи. Яутжи назвали его как хотели, но не на этот раз. — Рад Вас… Что с Вами? — уже поднял он руки в приветствии, а рыжая грива опустилась на его плечи.

— Верховный… Она… Ей… — запыхался Яутжа, уже не выдерживая слабости в ногах, падая на колени, — Помочь надо! — приказал он. Верховный быстро подбежал к Науду и посмотрел на дно портфеля. Там лежала умирающая Уманка.

— Скорее заносите её внутрь! — крикнул он Яутжу, он незамедлительно встал, пошёл внутрь церкви, — Холодной воды! Несите холодную воду! — кричал всем Верховный и поторопился прискакать к Науду. Внутри он застал эту печальную картину. Он вытащил Уманку, держал её на руках, не прижимал к себе, сам он был не холоднее, да даже горячее её, — Давай сюда, — Верховный протянул руки к Оку, он так не хотел отдавать её, но с ним ей будет хуже, и словно отрывая от сердца, передал тело Уманки в руки Верховного. Он понёс её в самое прохладное место в церкви, как раз к канистре, где хранился священный элемент (как оказалось, это был сухой азот. У Тет-а-тет Верховный должен до конца своей жизни находится в холоде — традиция такая), положил там на плетенный, из сердцевин деревьев, диван. Ему принесли холодную воду, которую он стал опрыскивать обнажённое тело Уманки, после чего, отошёл на пару шагов.