Страница 25 из 135
Зиккурат
Тяжелой походкой путника, утомленного долгой дорогой, Яклин вошел в открытые врата города-крепости Цала Исиды. Вошел один, без привычных хранителей и сопровождения из слуг и наложниц, которые неизбежно сопровождали це-Цали в пути. В этот раз он путешествовал с небольшим количеством людей, оставив пышный эскорт далеко позади, – едва ли можно было насчитать двадцать слуг. Десять верблюдов, что несли поклажу, да дюжина низкорослых быстроходных лошадей, годных для перемещения по пустыне. Что касается женского общества, то Яклин ограничился в дороге лишь тремя невольницами. Тишу он оставил в качестве подарка эпарху встречного селения – Тришкуу. Яклин расстался с ней без сожаления. Белокожая невольница, вроде бы она попала на Зиккурат с неба, что-то сломалось в ее звездном корабле – Яклин не сильно вдавался в подробности, когда покупал ее, в последнее время стала надоедать ему. Она и языка-то толком не выучила, а говорить с ней на космолингве Яклин отказывался принципиально – еще не хватало, чтобы хозяин говорил на языке рабыни, а уже возомнила себя хозяйкой над остальными наложницами и даже женами своего господина. Ничего, поживет в шатре погонщика верблюдов, и с нее мигом собьется спесь и самоуверенность. Яклин почти никогда не бил своих рабов ради забавы и иногда это ему же выходило боком. Вот и сегодня утром, когда он заявил, что намерен войти в город-крепость пешком и в одиночестве, две оставшиеся невольницы подняли вой до небес… Хотя, может, они думали, что он и их подарит погонщикам, как Тишу… Все может быть, таков уж был характер це-Цали – все слишком быстро надоедало ему.
Отец иногда даже шутил над ним, мол, ему, Яклину, надлежало бы не управлять Цалом, а стать бродячим умемом, ученым, который совершенствует свою мудрость, путешествуя от гонгмы к гонгме, изучая священные писания и толкуя их для людей. Очень уж ему нравилось толковать рукописи, но сегодня они – редкость на Зиккурате.
Говорят, у Цалибу Девы-Иннатхи их целая тысяча… Вопреки насмешкам отца, Яклин ценил рукописи наравне с самоцветами, хорошими лошадьми и верблюдами, не говоря о женщинах. Гарем будущего Цали насчитывал более восьмидесяти невольниц, и нередко он брал их по нескольку за ночь, отсутствием жизненного сока Яклин не страдал.
В город-крепость Цала Исиды ему надлежало въехать, как подобает: со всеми почестями, присущими его высокому положению. Но Яклин решил отложить пышный въезд на потом: сейчас у него была своя цель.
Приказав сопровождению остановиться на не слишком богатой, но и не слишком бедной окраине, и ждать его распоряжений, Яклин направился на главную площадь города-крепости Исиды, где в это время года шел базар.
***
Пройдя шелковый, бархатный, сафьянный и красильный ряды, Яклин свернул в чеканный, а потом в ковровый ряд. Разглядывая богатые и скромные товары, самих торговцев в лавках, горожан, он делал вывод о благосостоянии Цала Исиды в целом. И оставался довольным увиденным: конечно, жители не могли похвастаться особым достоянием, но определенный достаток у них был. Нищих и странствующих умемов было не больше, чем того полагал тох-цали устой, и в целом люди не выглядели запуганными. Значит, все эти рассказы купцов о том, что правит Цалом Исиды злобная ведьма, силы в которой больше, чем в мужчине, не что иное, как пустые россказни. Скорее всего, Цалибу Дева-Иннатха просто обладает редко даруемым женщинам умом, иначе, откуда бы ее подданным выглядеть сравнительно сытыми, и на какие средства покупать все эти вещи, которыми торгуют на базаре? Конечно, может статься, что все это великолепие не для коренных жителей, а для тех же заезжих купцов, но Яклин не собирался покидать город-крепость так скоро, он успеет во всем разобраться.
Конный и верблюжий ряд, на котором можно было приобрести также выносливых мулов, или столь же выносливых, но несколько более упрямых, ишаков, годных лишь для самых низов общества, тянулся на десять полетов стрелы, и Яклин не смог отказать себе в удовольствии, чтобы не пройти его степенно, не спеша, и опять остался довольным. Драгоценные, благородные породы лошадей, с диким огнем в темных глазах продавались рядом с теми, что попроще, более подходящими для купцов и ремесленников, но видно было, что и с теми и с теми хорошо обращаются. Заглянув в голубые глаза одному тханскому красавцу, чья шерсть топленого молока сверкала и переливалась на солнце, оценив изящный изгиб лебяжьей шеи и упругость мускулов, как будто выточенных из мрамора, Яклин чуть было не забыл о своей роли. Изображая странствующего умема, никак нельзя обернуться к сопровождающему тебя слуге и кивнуть ему, что тебе приглянулся жеребец стоимостью в несколько богатых домов. Но лошади с детства были страстью Яклина. Придворные умемы рассказывали, что раньше, когда еще не было Цалов, и предки Яклина жили, кочуя с земли на землю, лошади жили в одном шатре с человеком, и занимали место более почтенное, нежели даже его жены. Видимо, горячая любовь к лошадям была у Яклина в крови. Он также любил и верблюдов, но все же лошадей больше. Однажды он даже выменял двух породистых лошадей на двух любимых жен из своего гарема – что поделать, он не смог устоять перед силой и грацией благородных животных, а на другую плату торговец не соглашался. С силой заставив себя оторваться от созерцания лошадей, Яклин перешел на ряд, где продавали невольников.
Здесь он не собирался задерживаться, невольничий рынок – он везде невольничий. Кто-то сам надел на себя цепи за долги, кто-то захвачен в плен разбойниками, кому-то не повезло угодить в жернова правосудия и дать соседу благодатную почву для доноса. Вот целый помост меднокожих воинов из кхастла Тримы – уж и кхастла самого нет, а они все еще носят прически из перекрещенных кос. В душе Яклин уважал такую несгибаемость нрава невольников, но на месте погонщиков побрил бы их всех к чертовой матери. Впрочем, красивых рабов время от времени покупают богатые женщины преклонных лет, и для таких покупательниц все в невольнике должно быть совершенно.