Мальформ

Зеркало не может показать то, что не отражает свет. Ваш внутренний мир, ваши чувства, помыслы, ваш ум, вашу душу. А мальформ может. И не только вам, но и всем вокруг. Это и есть та самая бездна, которая слишком долго всматривалась в тебя…

Аддерли постучал. От этого Эдит вздрогнула, состояние зыбкой полудремы и некой каталепсии, начало рушиться карточным домиком.

– Эдит, все хорошо? – голос его звучал так знакомо, но все-таки казался чужеродным. Он слишком уж напоминал голос ее отца. А его больше нет. Мать достаточно много притворялась в своей жизни, чтобы ее мальформ не оказался искусен в мимикрии. – Я вхожу!

Круть. Верть. Щелк. Стоп.

Снова.

Круть. Круть. Щелк. Стоп.

Точно кошачья лапка дверная ручка задвигалась вверх-вниз.

Заперто. Дверь легонько затряслась.

– Эдит! Открой дверь, – снова этот обеспокоенный отеческий тон. – Зачем ты заперлась?

Если бы Эдит не знала, что за дверью стоит мальформ, то вполне бы могла счесть того за человека. Пусть ее воспаленный и уставший ум и не принял бы в нем ее настоящего отца, но такое же человеческое создание – вполне. Того, кто искренне беспокоится о роженице, оставленной во мраке и одиночестве после того, как она принесла на свет новую жизнь. Но его больше интересовала не сама девушка, а ее дитя. Мальформ, как и он сам. Она же лишь инструмент, из которого извлекают ноты, тот вибрирует и дрожит в руках мастера. Она оказалась во власти Первозданного. И сыграна эта мелодия весьма фальшиво, судя по тому, что получилось. Или фальшивкой всегда являлась она. Это она сломана…

Может Аддерли и действительно беспокоился? Чувства им не чужды, они их понимают и испытывают точно так же. Из них же состоят их тела. Может Эдит и поспешила обвинять его в том, что мальформ леди Милтон не может играть роль идеального родителя.

Сама природа Аддерли такова. Имитация человека. И все ему удается. Лучше, чем матери. Это уж точно…

Для существ, которые не способны размножаться самостоятельно, то, что стало для нее самой истинным проклятьем, для Аддерли – радость. Считайте, будто теперь он стал отцом.

Теперь Аддерли единственный мужчина в Милтон Хаусе. Глава их семьи. Вам может подуматься: “Как это нелепо!”, но как есть, так есть. Мальформ, у которого и пола нет, вроде бы, не просто пытается подражать образу достопочтенного джентльмена и твоего родителя, а еще и представляет все ваши женские интересы в этом патриархальном обществе; в кругах и укладе, где даже мужская сущность имеет вес больше, чем женщина-ренвуар, породившая его.

“А этот мальформ тоже мужской… – взгляд ее вновь устремился туда, где угол света фонарей (уже наступил вечер) сходился клином на паркете точно указатель, прямиком к колыбели. – Станет ли он наследником или конкурентом для Аддерли? Учитывая его безобразность… Врядли. Может их отошлют отсюда? О подобных случаях ей ничего не известно. Мать уговаривать долго не придется, а Аддерли это вполне по силам. Избавить Милтон Хаус от меня. И причина имеется…”

Шорох. Шорох. Шаг. Шаг. Тишина. Он спит в своей люльке. Вдох. Выдох. В унисон с ее собственным дыханием.

Эдит на секунду замерла. Раздался треск. Аддерли выламывал дверной замок.

Он проснулся. Зашевелился. Раздался плач. Звонкий и надрывный. Тоже почти человеческий.

– Что ты делаешь? С ним все в порядке? – допытывался мальформ за дверью, уже тряся полотно весьма сильно. Еще чуть-чуть и он сорвет его с петель.

– Иду! – прикрикнула Эдит. – Это ты разбудил его! Все хорошо. Я просто уснула! Уже иду.

Нехотя она развернулась и двинулась в самый темный угол комнаты, к дверям. Сейчас ей предстояло заглянуть в бездну по имени Аддерли. В отражение упорядоченного и обольстительно притворного мира ее собственной матери. В преломление действительности, которое стало главой их семьи. Он владеет всем их имуществом и волен распоряжаться им. Не так уж он и отличался от любого другого Непервозданного мужчины.

В свете зеленых ламп красные обои с цветочным орнаментом приобретали особенно зловещий вид. Эдит казалось, что ее затянуло в морскую пучину, на самое дно, в логово спрута, который обвил ее своими мощными щупальцами, присосался, сжал, скрутил и никогда уже не выпустит.

Гортензии на стенах превращались в кораллы, губки и морских ежей, побеги вьюнка и плюща – в ядовитые и жалящие нити медуз, разбитые сердца цветков дицентры в коралловых рыбок; они пока еще кружат вокруг хищника, притаившегося среди водорослей, но как только его щупальца устремятся к более желанной добыче, те в панике закружат вихрем, уносясь прочь.

– Можно войти? – прозвучал голос Аддерли все так же настойчиво. В нем вновь появилась нота спокойствия и церемонности, будто он не собирался миг назад вломиться в ее комнату, разрушая на своем пути все, что ему помешает пройти, получить желаемое, узреть.

Эдит лишь приоткрыла дверь, выглянула в зелено-красное марево, сейчас она несколько мгновений смотрела в пустоту коридора, который ей чудился в воображении подводным миром, может каютой затонувшего корабля, аквариумом в натуралистическом обществе или чем-то еще.

Дыхание перехватывало, но она могла контролировать и себя, и свои витиеватые фантазии. Нет, это все не по-настоящему. Она дома. А ее не схватит никакое глубинное чудовище. Бездна не сможет поглотить ее, потому что эта бездна – она сама.

Фигура Аддерли начинала вырисовываться. Возможно, вы бы его не сразу заметили, но Эдит привыкла к такому.

Среди строгости ковровых дорожек и нелепости пышных бутонов на стенах, среди золоченых рам картин и бахромы абажуров, среди затейливой игры красного и зеленого света, пульсирующей в полусонном воображении, появились его глаза.

Вы, должно быть, бы вскрикнули или попросту зажали рот ладонью, если бы увидали подобное в самый первый раз.

Круглые глаза с горизонтальным зрачком плавали в воздухе. Разумеется, расположены они на голове, а та – на шее, а она, в свою очередь, крепится к телу. У Аддерли есть и конечности. Просто поверхность его тела от длительного ожидания Эдит приняла вид окружения.

Кожу Аддерли покрыли те же самые красные узоры, как и на обоях, разбавив это полотно импрессионистов бликами золотого и зеленого.

Прямоугольная полоса света из комнаты девушки скользнула по полу, когда та открыла дверь полностью. Иллюзия развеялась. Тело мальформа стало отражать новую реальность.

Перед новоиспеченной ренвуар высилась долговязая фигура. Руки с гибкими пальцами, которым позавидовал бы любой пианист, почти достигали пола. Они вздрогнули и, изгибаясь в трех углах, сцепились на уровне его груди. Сейчас он напоминал богомола, который собирался отсечь своему противнику голову.

Одежды он не носил, хотя некоторые мальформы пользовались ею точно так же, как и мы. Само его тело, корпус притворщика, имитировало официальный наряд: кожистые складки и пластины собирались в подобие фрака с жесткими надкрыльями, которые сейчас тихо шуршали от нетерпения.

Голова Аддерли гладкая и круглая точно речной камень с крапинками. Его глаза странно задвигались, каждый из них вращался в свою сторону. Один вцепился в Эдит, другой – устремился вглубь комнаты, к маленькому чудовищу в колыбели. Вертикально расположенный рот приоткрылся:

– Как ты себя чувствуешь? Ты голодна? – изрек он.

– Я бы выпила бренди.

Вы бы удивились тому, что явился именно мальформ, а не мать Эдит, но ее саму это нисколько не злило и не изумляло. Сейчас ее мать видит все то же самое, но глазами Аддерли. Ей даже не нужно выходить из своих покоев. Таков их дар. Но Эдит бы назвала их способность проклятием – постоянно видеть глазами друг друга. Но бывает и хуже: например, общий слух или обоняние, это еще менее полезно, или даже общие думы и сны. Одно дело, что мальформы состоят из твоих мыслей и воспоминаний, совсем другое – постоянно быть одним целым.