Истребитель

Эта идея заинтересовала Надашкевича, который в юности изучал английский и читал в оригинале Диккенса. Его особенно увлекал незаконченный роман «Тайна Эдвина Друда». После исчезновения Эдвина Друда, которого, скорей всего, убил родной дядюшка, влюбленный в его невесту, дело начинает расследовать некий Дик Дэчери. Одни считают, что Друд мертв, другие – что уцелел и переоделся в Дэчери, а то, что его никто не узнаёт, как раз и было сюжетным фортелем, который обещал Диккенс. «Не все мы умрем, но все изменимся!» – важно предупреждал Надашкевич. На этих волшебных преображениях можно было построить несколько недурных сюжетов вроде того, который только что перед ними разыгрался; и впрямь, продолжал Надашкевич, мы все, прошедшие арест и чудесное воскресение, люди с другим составом крови. Быть может, добавлял еще с одесской язвительностью, с учетом этого разработано наше местное меню. Чтобы мозг ни на что не отвлекался, еда должна быть питательной и невкусной (он, верно, забыл, как за три месяца перед тем жрал рыбьи кости).

То, что все они, безусловно, были теперь не прежними людьми и перешли, возможно, на иной уровень, не подвергалось сомнению; у всех резко выросла производительность труда и концентрация, ибо они больше не отвлекались на жизнь. Но была у этого изнанка, компенсация: все они легко впадали в депрессию, да в общем, и не выходили из нее. В свободное время часто можно было застать их плашмя лежащими на кроватях, лица в ладонях. Мировоззренческие и научные споры, расцветшие было в первые дни, совершенно угасли. Теперь они избегали тратить силы на дискуссии. Они не были друг другу интересны, им было стыдно. Стыдились абсолютного собственного бесправия. Их жизни висели на волоске, и это стимулировало их работу, но лишало ее всякого смысла. Один Антонов не был склонен к депрессии и вел себя так, словно не происходило ничего для него нового.

– Если нет иного способа вывести людей на новую эволюционную ступень, – говорил он, – сгодится и этот.

6

Незадолго до перевода в превосходное здание на улице Радио Антонова вызвали без вещей и повезли в Бутырку. Он прикидывал: разочаровал, накрылась вся идея? – не похоже, вероятно, очная ставка или отбор новичков; но чего-то такого он ожидал теперь всегда. Его спустили по темной железной лестнице, были вежливы, никаких наручников и команды «руки назад» – шел как свободный, хотя один спускался впереди, а второй топал сзади. Антонов вошел в кабинет и впервые в жизни увидел перед собой Мефа. Он прекрасно знал это лицо, но в жизни Меф оказался толще, старше, серьезнее.

– Здравствуйте, товарищ Антонов, – сказал он, «товарищем» подчеркивая новый статус.

Антонов не стал обращаться по имени-отчеству, ответил строго официально.

– Нас интересует высотный четырехмоторный пикирующий бомбардировщик, – без предисловий сказал Меф.

– Эту идею можно обдумать, – осторожно сказал Антонов. – Я предложил бы самолет атаки, двухмоторный, пикирующий, скоростной, несущий полторы тонны боевой нагрузки. Работа над ним успешно продвигается в Болшеве.

– Нас интересует, – повторил Меф, – четырехмоторный бомбардировщик. Нам известно, что работа над такой машиной ведется в Германии, в Англии. Его дальность должна быть около пяти тысяч километров.

– Такая машина, – сказал Антонов, – может оказаться тяжелой, она будет хорошей мишенью. Мы можем обсудить параметры, но я еще в прошлом году отправил письмо, где говорил об исключительной роли атакующего самолета. Говоря попросту, машина с заданными вами параметрами может не взлететь.

– Это ваше дело, чтобы она взлетела, – сказал Меф очень спокойно, однако закипая. – Я вам хочу напомнить, что вы дали показания о сознательном срыве трансарктического перелета Гриневицкого и о сотрудничестве с французской разведкой, эти показания вас никто не заставлял давать. – И тонкие его губы изобразили ухмылку.

– Я уже считаю себя в некотором роде покойным, – сказал Антонов с неожиданно теплой интонацией. – И это, могу сказать, облегчает работу. Преступно было бы в этих обстоятельствах тратить время на самолет, который не полетит. Высотная машина – это герметичная кабина, снижается обзор. Четыре мотора – это неповоротливость, тяжесть. Разве что вам известно о европейских разработках четырехмоторного, и вы хотите сделать Царь-бомбер наподобие Царь-пушки, но позвольте напомнить, что Царь-пушка не стреляет. Я просил бы рассмотреть наш проект самолета-агрессора, способного нести тяжелые бомбы. Вся документация готова, может быть предоставлена. Проект маркирован номером 58.

Тут Меф опять улыбнулся, потому что не мог не знать, что Антонов писал первое письмо из камеры той самой Бутырки за номером 58.

– Мы рассмотрим ваше предложение, – сказал он. – Какие вы планируете технические данные?

– Скорость шестьсот, – зашел Антонов с главного козыря.

– Семьсот, – ровно поправил Меф.

Антонов понимал, что для самолета такой размерности эта скорость недостижима, но почел за лучшее не нарушать занудством стилистику кавказского торга.

– Высота шесть тысяч.

– Шесть пятьсот, – торговался Меф. На кутаисском базаре ему, вероятно, не было цены.

– Грузоподъемность до двух тонн, – сказал Антонов, уже поняв принцип. На самом деле они заложили две с половиной.

– Три, – предсказуемо настаивал Меф.

– Дальность порядка четырех тысяч.

– Пяти.

– Это осуществимо, – после необходимой паузы согласился Антонов.

– Вам потребуются люди, – не сбавлял темпа Меф. – Подготовьте список лучших специалистов и, возможно, молодого резерва.

На лице Антонова, вероятно, изобразилось недоумение, ибо он не мог понять, все ли уже сидят; попадание же вольных в их ведомство казалось ему исключенным.

– Называйте любых, – сказал Меф, явно читавший мысли.

Антонов кивнул.

– Вообще, учтите, – проговорил Меф, переводя разговор в более гуманный режим, – мы готовы людей, хорошо выполняющих правительственные задания, премировать вплоть до полного освобождения. Не секрет, что в предыдущие годы было, так сказать, несколько наломано дров и были отдельные перекосы, сейчас выправляемые. Но если мы увидим саботаж или вы почувствуете, что вам больше остальных можно, пеняйте на себя. Мы умеем добиваться поставленной цели любой ценой.

Определенно, этот человек все понимает про людей и мало интересуется авиацией, но понаблюдать за тем, каких результатов могут достичь отдельные личности в крайних обстоятельствах, ему интересно. Он обладал своеобразным магнетизмом, но не тем, который притягивает людей, а скорее тем, который мобилизует. Ясно было, что в его руках закрутится любое дело. Ничего от провинциального бандита, как рассказывали недоброжелатели, в нем не было. Вообще в нем было меньше человеческого, чем в большинстве начальников, знакомых Антонову. Это был руководитель нового поколения, держащий в голове все необходимые цифры, ничего не забывающий сделать, недоступный милосердию и иной пошлятине. Это был человек очень усталый, безэмоциональный и бесконечно выносливый. С ним можно было работать.

– Разрешите три папиросы, – попросил Антонов.

– Вы же не курите.

Осведомленность Мефа была универсальна.

– Мне для товарищей.

– Снабжение товарищей мы наладим, – сказал Меф и папирос не дал. – Кроме того, если у товарищей будут возникать всякие мелкие мужские потребности, это тоже решаемо.

На лице его изобразилось пренебрежение. Он явно презирал и потребности, и тех, кто собирается их удовлетворять в передвижных борделях, организованных начальством. Такие бордели мгновенно нарисовались воображению Антонова, но Меф лишь брезгливо поморщился, прочитав и эту мысль.

– Возможны свидания, – пообещал он. – Но только при условии работы, которой мы будем довольны. Перечень подадите завтра. Тогда же я вам сообщу результаты обсуждения вашей пикирующей машины. Приступайте.

И то ли он нажал кнопку, то ли подал иной сигнал – Антонова так же молча препроводили назад.