Страница 3 из 13
– А не надо, – сказала старуха, пристально меня рассматривая. – Сама вижу. Привалов Александр Иванович, одна тысяча девятьсот тридцать восьмой, мужской, русский, член ВЛКСМ, нет, нет, не участвовал, не был, не имеет, а будет тебе, алмазный, дальняя дорога и интерес в казенном доме, а бояться тебе, бриллиантовый, надо человека рыжего, недоброго, а позолоти ручку, яхонтовый...
– Гхм! – громко сказал горбоносый, и бабка осеклась.
Воцарилось неловкое молчание.
– Можно звать просто Сашей... – выдавил я из себя заранее приготовленную фразу.
– И где же я его положу? – осведомилась бабка.
– В запаснике, конечно, – несколько раздраженно сказал горбоносый.
– А отвечать кто будет?
– Наина Киевна!.. – раскатами провинциального трагика взревел горбоносый, схватил старуху под руку и поволок к дому. Было слышно, как они спорят: «Ведь мы уже договорились!..» – «...А ежели он что-нибудь стибрит?..» – «Да тише вы! Это же программист, понимаете? Комсомолец! Ученый!..» – «А ежели он цыкать будет?..»
Я стесненно повернулся к Володе. Володя хихикал.
– Неловко как-то, – сказал я.
– Не беспокойтесь, все будет отлично...
Он хотел сказать еще что-то, но тут бабка дико заорала:
– А диван-то, диван!..
Я вздрогнул и сказал:
– Знаете, я, пожалуй, поеду, а?
– Не может быть и речи! – решительно сказал Володя. – Все уладится. Просто бабке нужна мзда, а у нас с Романом нет наличных.
– Я заплачу, – сказал я. Теперь мне очень хотелось уехать: терпеть не могу этих житейских коллизий.
Володя замотал головой.
– Ничего подобного. Вон он уже идет. Все в порядке.
Горбоносый Роман подошел к нам, взял меня за руку и сказал:
– Ну, все устроилось. Пошли.
– Слушайте, неудобно как-то, – сказал я. – Она в конце концов не обязана...
Но мы уже шли к дому.
– Обязана, обязана, – приговаривал Роман.
Обогнув дуб, мы подошли к заднему крыльцу. Роман толкнул обитую дерматином дверь, и мы оказались в прихожей, просторной и чистой, но плохо освещенной. Старуха ждала нас, сложив руки на животе и поджав губы. При виде нас она мстительно пробасила:
– А расписочку чтобы сейчас же!.. Так, мол, и так: принял, мол, то-то и то-то от такой-то, каковая сдала вышеуказанное нижеподписавшемуся...
Роман тихонько взвыл, и мы вошли в отведенную мне комнату. Это было прохладное помещение с одним окном, завешенным ситцевой занавесочкой. Роман сказал напряженным голосом:
– Располагайтесь и будьте как дома.
Старуха из прихожей сейчас же ревниво осведомилась:
– А зубом они не цыкают?
Роман, не оборачиваясь, рявкнул:
– Не цыкают! Говорят вам – зубов нет.
– Тогда пойдем расписочку напишем...
Роман поднял брови, закатил глаза, оскалил зубы и потряс головой, но все-таки вышел. Я осмотрелся. Мебели в комнате было немного. У окна стоял массивный стол, накрытый ветхой серой скатертью с бахромой, перед столом – колченогий табурет. Возле голой бревенчатой стены помещался обширный диван, на другой стене, заклеенной разнокалиберными обоями, была вешалка с какой-то рухлядью (ватники, вылезшие шубы, драные кепки и ушанки). В комнату вдавалась большая русская печь, сияющая свежей побелкой, а напротив в углу висело большое мутное зеркало в облезлой раме. Пол был выскоблен и покрыт полосатыми половиками.
За стеной бубнили в два голоса: старуха басила на одной ноте, голос Романа повышался и понижался. «Скатерть, инвентарный номер двести сорок пять...» – «Вы еще каждую половицу запишите!..» – «Стол обеденный...» – «Печь вы тоже запишете?..» – « Порядок нужен... Диван...»
Я подошел к окну и отдернул занавеску. За окном был дуб, больше ничего не было видно. Я стал смотреть на дуб. Это было, видимо, очень древнее растение. Кора была на нем серая и какая-то мертвая, а чудовищные корни, вылезшие из земли, были покрыты красным и белым лишайником. «И еще дуб запишите!» – сказал за стеной Роман. На подоконнике лежала пухлая засаленная книга, я бездумно полистал ее, отошел от окна и сел на диван. И мне сейчас же захотелось спать. Я подумал, что вел сегодня машину четырнадцать часов, что не стоило, пожалуй, так торопиться, что спина у меня болит, а в голове все путается, что плевать мне в конце концов на эту нудную старуху, и скорее бы все кончилось и можно было бы лечь и заснуть...
– Ну вот, – сказал Роман, появляясь на пороге. – Формальности окончены. – Он помотал рукой с растопыренными пальцами, измазанными в чернилах. – Наши пальчики устали: мы писали, мы писали... Ложитесь спать. Мы уходим, а вы спокойно ложитесь спать. Что вы завтра делаете?
– Жду, – вяло ответил я.
– Где?
– Здесь. И около почтамта.
– Завтра вы, наверное, не уедете?
– Завтра вряд ли... Скорее всего – послезавтра.
– Тогда мы еще увидимся. Наша любовь впереди. – Он улыбнулся, махнул рукой и вышел.
Я лениво подумал, что надо было бы его проводить и попрощаться с Володей, и лег. Сейчас же в комнату вошла старуха. Я встал. Старуха некоторое время пристально на меня глядела.
– Боюсь я, батюшка, что ты зубом цыкать станешь, – сказала она с беспокойством.
– Не стану я цыкать, – сказал я утомленно. – Я спать стану.
– И ложись, и спи... Денежки только вот заплати и спи...
Я полез в задний карман за бумажником.
– Сколько с меня?
Старуха подняла глаза к потолку. – Рубль положим за помещение... Полтинничек за постельное белье – мое оно, не казенное. За две ночи выходит три рубли... А сколько от щедрот накинешь – за беспокойство, значит, – я уж и не знаю...
Я протянул ей пятерку.
– От щедрот пока рубль, – сказал я. – А там видно будет.
Старуха живо схватила деньги и удалилась, бормоча что-то про сдачу. Не было ее довольно долго, и я уже хотел махнуть рукой и на сдачу и на белье, но она вернулась и выложила на стол пригоршню грязных медяков.
– Вот тебе и сдача, батюшка, – сказала она. – Ровно рублик, можешь не пересчитывать.
– Не буду пересчитывать, – сказал я. – Как насчет белья?
– Сейчас постелю. Ты выйди во двор, прогуляйся, а я постелю.
Я вышел, на ходу вытаскивая сигареты. Солнце, наконец, село, и наступила белая ночь. Где-то лаяли собаки. Я присел под дубом на вросшую в землю скамеечку, закурил и стал смотреть на бледное беззвездное небо. Откуда-то бесшумно появился кот, глянул на меня флюоресцирующими глазами, затем быстро вскарабкался на дуб и исчез в темной листве. Я сразу забыл о нем и вздрогнул, когда он завозился где-то наверху. На голову мне посыпался мусор. «Чтоб тебе...» – сказал я вслух и стал отряхиваться. Спать хотелось необычайно. Из дому вышла старуха, не замечая меня, побрела к колодцу. Я понял это так, что постель готова, и вернулся в комнату.