Дразнилки

– Ты бывал когда-нибудь в настоящем лесу? – неожиданно спросила Элка, когда они подошли к магазину.

– В таком, как здесь, нет. У нас нет больших деревьев, слишком холодно. Только сопки, карликовые березы, кустарники, болота и озёра.

– Звучит не очень.

– Это потому, что ты никогда этого не видела.

Элка протянула ладонь и сказала:

– Тогда давай условимся. Я показываю тебе здешний лес, а ты мне как-нибудь потом покажешь эти твои сопки и карликовые берёзы.

– И угощу черникой и брусникой, – добавил он и пожал Элкину руку.

Сон подёрнулся дымкой. Элка сказала:

– Я больше люблю груши.

Голос у неё сделался взрослый, из две тысячи девятнадцатого. Выхин огляделся и вдруг понял, что оказался в продуктовом магазин, которого на самом деле уже не существовало. Внутри было пусто. Плитка под ногами потрескалась, а между щелей пробивались пучки травы, мха, нелепые куцые кустики. Сквозь потолок проросли ветви деревьев, пробивались лучи летнего солнца. Свет был изумрудный, насыщенный мякотью листьев.

Прокатилась магазинная тележка, вихляя на двух колёсах, соскочила с пола и уткнулась носом в земляную мякоть. Выхин увидел, что через пять или шесть метров магазин растворяется в лесу, будто обступившие сосны, кусты папоротника, высоченные кедры пожирают стены, вместе с воспоминаниями.

Как это обычно случается во сне, Выхин не мог пошевелиться, не мог осознанно двигаться, ему оставалось только разглядывать странную трансформацию. Магазин постепенно растворялся. С сухим треском лопались плитки пола, исчезали под напором выползающей из-под земли травы. Рухнул кусок потолка, подняв облако пыли – из неё выпорхнули какие-то мелкие птицы и заверещали, мечась в останках помещения.

– Алла, Алла, в ноздри спички напихала, – сказала Элка взрослым голосом. – Помнишь, меня так поддразнивали? Мода была на дразнилки. Это всё Андрей, идиот, притащил журнал со стишками. Ребята его до дыр зачитали и всё выучили, как положено. Ты как раз приехал в те дни, когда Андрей и его банда шлялись по улицам и искали, кого бы ещё подразнить. Помнишь, как тебя дразнили? Помнишь самую лютую дразнилку?

Он вспомнил – впрочем, никогда и не забывал. Дразнилка была не одна. Всё, что рифмовалось со словом «жирный». Никаких богатырей, терминаторов или великанов. Только жирный.

Выхин опустил взгляд и увидел ладонь Элки, которую всё ещё сжимал в своей ладони – взрослые толстые пальцы; неухоженные, а потому короткие, ногти; под ногтями кое-где забились комочки грязи, торчали заусенцы, а ещё белел на тёмной коже большого пальца кривой шрам до запястья.

– Камнем поцарапала, – пояснила Элка, будто знала, о чём думает Выхин. – Больно, но не смертельно, не переживай. Пойдём.

Он не видел её лица, но почему-то сразу понял, что это говорит взрослая Элка, нынешняя.

– Куда?

– В лес, конечно. Только что разговаривали. Я хотела тебе показать. То самое место, где пропал Андрей, брат.

Выхин сделал шаг и моргнул. Дымка развеялась, будто откуда-то резко подул ветер. Стало холодно, как в феврале, зыбко и некомфортно.

Он стоял в магазине, у прилавка. Перед продавщицей лежали яблоки в сетке, батон, пакет молока. За её спиной выстроились рядками бутылки алкоголя и сигаретные пачки. Где-то тихо играла музыка.

– Я больше люблю груши, – повторила Элка.

Она стояла тут же, у прилавка, и разглядывала Выхина большими оранжевыми глазами. Ноздри у Элки были разорваны, в них торчали спички, штук по десять в каждой. С кончиков спичечных головок на губы Элки, на подбородок и ворот сарафана капала густая тёмная кровь.

Глава третья

1.

Утром Выхин первым делом побрился. Без густой щетины он стал выглядеть на пару лет моложе. Ещё бы убрать набухшие мешки под глазами, морщины, впалые щеки и бледно-желтоватый оттенок лица…

Сразу после завтрака принялся во второй раз осматривать квартиру, более тщательно. Первым делом разложил на кровати найденную одежду отчима, прощупал карманы, вкладки, нашёл пятьсот рублей в нагрудной кармане старенького пиджака и ещё немного мелочи в потёртых джинсах (на всякий случай примерил их, но, конечно же, не влез, потому что Иван Борисыч был на полметра ниже и сильно худее).

Затем осмотру подверглась одежда матери – её оказалось немного, даже стыдно было, что от мамы почти ничего не сохранилось. Выхин в растерянности обшарил шкафы, заглянул в серость пыльных антресолей, внутри диванов и на балкон. Улов вышел небогатый, всего лишь два сарафана, старое платье, несколько потёртых юбок, стопка писем от него, Выхина. Писем было штук десять, не больше – Выхин писал их в университете, потом перестал. А мама вот сохранила. Признаться, Выхин давно забыл содержание. Наверняка, там были какие-то сухие отчёты о студенческой жизни, короткую выдержку для успокоения мамы, как положено.

Он взял первый конверт, выудил лист в клеточку, пробежался глазами по кривым и уже почти выцветшим буковкам. Сухое, монотонное изложение, как он и догадывался: кормят так себе, купил новые туфли, закрыл сессию, впервые прокатился на катере – понравилось. Письмо было всего на страничку. Никаких «целую», «люблю». Дата – осень две тысячи первого. Выхин перевернул страницу и вздрогнул – с обратной стороны на него смотрела мама, нарисованная шариковой ручкой. Рисунок был наивный, ученический, но потрет всё же вышел очень похожим. Молодому Выхину удалось отметить грусть в мамином взгляде, первые морщинки, серебристые нити седых волос. Снизу короткая подпись: «Рисовал по памяти, не обижайся». И он вдруг вспомнил, как рисовал этот портрет, сидя в комнате общаги, в наушниках, под скрип кассетного плеера. Где-то за спиной соседи играли в Quake по очереди, матерясь, отбирая друг у друга мышку и то и дело бегали к форточке, чтобы затянуться сигаретой – одной на всех. Почему-то тогда Выхину захотелось вспомнить маму, вот он и нарисовал, вкладывая в рисунок потерянные эмоции. Работа заняла час или полтора. Он ещё несколько дней размышлял, стоит ли отправлять письмо с портретом, а потом решился. Мама написала в ответ что-то про сильную любовь, но мамины эмоции давно стёрлись из его памяти.

А сейчас вернулись.

Виной всему был город, вместе с ним квартира, старые знакомства, жара, ворох вещей. Всё вокруг, в общем. Возвращалось. Выбивало из зоны комфорта. Он в очередной раз пожалел, что решил вернуться. Дурацкая затея.

Но почему же тогда приехал? Он и сам не знал. На карте страны оставалось ещё невероятное количество мест, где он не был, где его никто не ждал, где было незнакомо и не вызвало дискомфорт. Он мог помчаться куда угодно, высадиться на любой безлюдной станции любого маленького или большого города – но в последний момент решил приехать именно сюда.

Может быть это судьба? Но Выхин не верил в судьбу. Он верил в психическую болезнь, которая вызвала галлюцинации, верил в то, что никогда не сможет уснуть за пределами самодельной крепости из одеял из стульев, верил в неотвратимость наказания – но не в судьбу. Тогда зачем он здесь? Какая, блин, мотивация?

Выхин убрал письма в пакет, где хранились его сокровища. Подумав, выудил тетрадь зеленого цвета и отыскал портрет пятнадцатилетней Элки. На рисунке Элка была такая же, как и в прошедшем сне – окровавленная, с торчащими из разорванных ноздрей спичками. Кое-какие спички горели, подпалив чёлку и сделав непроницаемо-чёрным левый глаз. При этом Элка улыбалась безумной, странноватой улыбкой. Рисунок этот был последним в тетради, после него осталось еще шесть чистых страниц.

Выхин вырвал нарисованную Элку, смял, выбросил, а после стал собирать по квартире собственные старые вещи.

Их оказалось ещё меньше, чем маминых. В одном из шкафов Выхин нашёл две водолазки. На балконе в ветхой коробке лежали штаны, кроссовки, несколько рубашек. И ещё, конечно, нашлась любимая зелёная куртка, модная, финская, с девятью карманами, включая два секретных. Устаревшая. Выхину её купил настоящий отец еще в Мурманске. Когда Выхин дорос, родители уже развелись, поэтому куртка осталась как единственное светлое воспоминание о той полноценной семейной жизни.