Кость для Пойнтера

Постепенно пыль оседала, возвращая воздуху пещеры прозрачность и открывая то, что произошло за пару минут с момента произнесения кодовых слов. Хотя в силу несклонности гномов ни к чему с поверхности, в том числе и к древесине, под горой все строилось из металла, местные разумные, привычные к этому устройству жилья, могли справиться и со стальными конструкциями. Отдирая и откручивая все, что не было приклепано намертво, они стаскивали обломки, скамейки и вывески к опрокинутым вагонеткам, сооружая целый лабиринт из баррикад.

В ровный строй Гебирсвахе полетели хлесткие слова и пока еще неопасные мелкие куски угля, с легкостью разбиваясь о забрала шлемов и выставленные из-за спин щиты. Более того, из имеющихся при себе стальных деталей, раздвигающихся наподобие ножниц, гномы живо собрали нечто вроде рогаток, отгородивших их от толпы, и растянули вдоль них моток проволоки с шипами. Несмотря на то, что именно здесь, в Нагорье, легендарный цизальтинский шаман Бруно Сломанное Слово заклял в спираль свою знаменитую колючку, в самом Подгорье предпочитали ее механический аналог.

Теперь обе стороны в случае чего имели возможность укрыться за своими укреплениями, однако горная стража могла еще и передвигать свои заслоны, не только отступая, но и наступая. Это стало ясно, когда в глубине отсеченного ими тоннеля заблестели шлемы подкрепления, минимум втрое превышающего число наличных бойцов. Только тут мне стали очевидны предусмотрительность и опыт местных бунтовщиков, заваливших площадь беспорядочными преградами. Линия на линию гномы быстро проломили бы их оборону, сметя или перевалив единую баррикаду, в проходах же между завалами Гебирсвахе приходилось дробиться, открывая фланги и теряя единство.

Противостояние застыло в равновесии, постепенно все больше и больше накаляясь с каждым шагом стражников вперед и каждым летящим в них куском угля. Все чаще вместо него о щиты и шлемы дробилась куда более увесистая и опасная руда, да еще и пущенная в полет не рукой, а пращой из ремня или веревки.

Те из бунтовщиков, кто еще не вошел в соприкосновение с противником, продолжали распалять себя песнями. Их настроение тоже сменилось, и я с удивлением услышал совсем уж неожиданный здесь горячий иэрийский мотив «Черного таракана» -- есть в жарких странах такая разновидность общеизвестных насекомых-паразитов.

А толстый хавчик, а толстый хавчик,

Перестал пешком ходить,

Своим носильщикам работу

Он не хочет оплатить.

Припев звучал ничуть не менее жизнерадостно, а главное, просто и незатейливо:

Мы на гнома-мироеда

Не шутя найдем управу --

Сало срежем для обеда,

Череп пустим на забаву!

Приглядевшись, я опознал в поющих иэрийцев из тесайрского легиона «Золотая незабудка», очевидно, угодивших в плен вместе со своими союзниками. Смуглая кожа и потрепанные желтые береты с пятилепестковыми цветками, вышитыми синим шелком и настоящей золотой нитью, делали их особенно заметными. Жители далекой южной страны всегда славились не только жгучими от пряностей колбасами и копченостями, но и не менее пылким темпераментом, толкавшим их на непрерывные вооруженные беспорядки. И здесь это свойство пришлось как нельзя более к месту, приведя легионеров в ряды нашего балаганного мятежа. Хотя если судить по тому, что иэрийцы успели приспособить к родному мотиву сугубо местный текст, у них явно накопились и собственные основания для участия в сем действе.

Дальше сдерживать столь похвальную готовность не имело смысла, поэтому между куплетами мне удалось прокричать на ухо усатому, плотного телосложения предводителю интернированных: «Буря! Пусть сильнее грянет буря!» Тот, улыбнувшись, хлопнул меня по плечу, всем своим видом явно одобряя сигнал к более решительным мерам, и тут же отправил четверых гонцов к соседним отрядам.

Спустя пару минут кодовые слова докатились до дальнего края площади к передовой линии баррикад, заставив и без того распаленный народ кинуться на врага. Воздух пещеры потемнел от града угля и руды, обрушившегося на Гебирсвахе, гномов заманивали в закутки между завалами, чтобы, сбив с ног, выкинуть обратно изрядно побитыми и обобранными.

Горная стража не оставалась в долгу, выдергивая из рядов бунтующих самых отчаянных крикунов, забывших о собственной безопасности. Однако она свою добычу назад не возвращала, отправляя вдаль по тоннелю колоннами под конвоем из своих пострадавших. Те, будучи особенно обозлены на мятежников, не собирались давать им спуску и часто подгоняли тычками в спину.

Слава богам, до клинков дело не доходило, стражники справлялись, лихо орудуя штатными дубинками. Вот только дубинки бывают разные -- у Гебирсвахе они были стальные, изнутри залиты свинцом, а снаружи для большей хлесткости удара огранены мелкими, в полдюйма пирамидками. Мне досталась одна такая, отнятая у гнома, когда захвативший трофей трансальтинец понял, что в горячке боя недооценил полученный урон, и, зашатавшись, вдруг сел, где стоял.

Причем это не я полез посмотреть на драку поближе, а само поле боя неумолимо накатывало на центр площади, избранный мною для удобства наблюдения и отдачи распоряжений. Прежде, чем куренные парни сумели отбить прорыв, мне довелось самому пару минут помахать этой дубинкой, лупя по щитам и выкорчевывая рогатки, словно врастающие в кучу руды. Особенно рьяному стражнику досталось по шлему так, что он чуть не свалился, однако крепкий череп спас гнома от судьбы прежнего владельца моего оружия.

Подливать ихора в ходовой котел бунта больше не требовалось, он уже вошел в самоподдерживающуюся стадию, требуя от Гебирсвахе вызова все больших и больших подкреплений. Теперь оставалось надеяться, что накал продержится достаточно долго и стянет сюда все свободные части.

Казалось, что с начала беспорядков прошло всего несколько минут, но это ощущение было обманчиво -- на самом деле там, наверху, день давно перевалил на вторую половину. Гномы, заполнившие четверть площади, уже вели свой счет не на тысячи, а на их десятки, однако и бунтовщиков собралось не менее сотни тысяч. А над всем этим усилиями сменных мастеров и прочей фабричной элиты продолжали дышать огнем заводы Ярмета.

Мятежу такого заботливого присмотра явно не хватало -- меня и заводил, которые привели сюда свои отряды, было недостаточно, чтобы вовремя отводить вглубь разошедшихся бойцов и выставлять на их место еще не вконец обозленных. Карнавал стремительно перерастал в кровавое побоище, заставляя задуматься, так ли уж безобидна власть Кронфрау в Безнебесных странах, раз возмущение ею вскипает столь легко и не желает затухать.

От этих сомнений было нелегко отмахнуться. Пришлось пустить в ход всю силу логики, чтобы отстранится и взглянуть на происходящее трезвым взглядом. Моя задача -- не установить под горой наиболее справедливый способ правления, а привести к власти представительницу вполне традиционного. И надеяться, что она, памятуя о своем пути наверх, будет посильно утверждать и поддерживать эту самую справедливость.

Мир жесток. Пусть я нарастил толстую шкуру из благополучия и удачи последних лет, это его свойство никуда не делось. Причем жесток он и за пределами Анарисса, как бы ни пытались убедить в обратном жаркая лень Хисаха и плюшевая мягкость Огрии, в которую как родная встроилась Алир, приметная тем же свойством.

Алир, Хирра, Келла... Как они там? В суете и мельтешении последних дней у меня не получалось вспомнить о семье лишний раз. На мгновение накатило что-то вроде стыда, а затем он молниеносно исчез под напором внешних событий.

Кажется, за своими размышлениями я упустил момент, когда мера жестокости боя перешла предел обратимого. Гномам надоело оттаскивать своих раненых, а то и убитых от кажущегося неуязвимым моря мятежников, и они пустили в ход метатели. Настильно могли стрелять только три первых ряда, сменяясь для перезарядки еще тремя, остальные принялись садить навесом через их головы. К счастью, Гебирсвахе не употребляли кованых стрел для своих торцовых метателей, но и литых пуль, когда они пролились нам на головы свинцовым дождем, никому мало не показалось. От неожиданности народ сперва присел, пытаясь укрыться кто где, а затем стал разбегаться под кровлю, где она имелась, и утаскивать в безопасные места раненых. Сам же я удачно забрался под прислоненную к борту опрокинутой вагонетки станционную вывеску, по которой пули молотили нечастым градом. Плющась и скатываясь со стальной пластины, они минута за минутой бессильно осыпались к моим ногам свинцовыми лепешками.