Мои семейные обстоятельства

— Утро доброе, — зеваю.

— Ты рано, сейчас поставлю чай завариваться, — она не тратит времени на вежливость и даже не оборачивается, занятая готовкой. Зато я точно уверена, что чай будет именно такой, как я люблю. Так Рада показывает свою привязанность: делами, а не словами. К звуковому оформлению комнаты добавляется шипение бекона на сковороде. Чувствую, как скапливается слюна во рту, поэтому срочно сбегаю умываться.

В отражении слегка мутного зеркала моя физиономия выглядит серой и неживой. Даже улыбка не помогает отличить себя от мертвяка. Наверное, все же нужно больше, чем четыре часа сна. Но вечер внезапно выдался приятным, а взаимные упреки были прощены. Так что неудивительно, что разговоры по душам затянулись далеко за полночь.

За завтраком мы молчим: я все еще толком не проснулась, а подругу начинает клонить в сон из-за моих зевков. Когда чая в кружке остается не больше половины, мы как по команде поднимаем головы и сталкиваемся взглядами. От подобного совпадения на сердце становится тепло. Не так легко изжить приобретенные совместно привычки.

— Ты хотела что-то спросить? — предлагаю я Раде. Ведьма становится чуть более грустной и кивает:

— Ты можешь провести меня на ваше фамильное кладбище?

Я соглашаюсь. Мне без разницы, какой дорогой въезжать в Феникс. К тому же я и сама хотела через пару дней посмотреть на могилу Амира. В принципе меня устроит, если эта встреча будет днем раньше. Но за просьбой кроется еще кое-что. Несмотря на то, что обычно фамильное кладбище Флеймов закрыто для посещения, кроме как по отведенным для этого особенным дням, нет такой преграды, которая могла бы остановить ведьму. Разве что другая ведьма. Рада могла перелететь ограду в любой момент, но до сих пор этого не сделала. Может потому, что боялась идти сама?

Когда вещи сложены, обед упакован, а газовые фонари в лаборатории погашены, мы выходим на улицу. Яркое солнце слепит глаза, от температуры вокруг дрожит воздух, а порыв соленого ветра ничуть не помогает, лишь делает жару еще непереносимее. В этот раз мы выходим через калитку. Рада тщательно прикрывает проем, по-особому щелкает пальцами — замок скрипит, запираясь. Все же ведьминская сила упрощает множество вещей. Правда, завидовать и плакаться по этому поводу мне уже поздно.

Мы не идем через деревню. Обходим поселение по краю, с одной стороны нас встречает полоса деревьев, с другой колосятся злаковые и до одури пахнет полевыми цветами. Разноцветье яркими пятнами усыпало обочину проселочной дороги. Я выбираю среди них цветы ярко-синих и малиновых оттенков, именно такие нравились моему старшему брату. Здесь ветра совсем нет, и слышно, как жужжат пчелы и щебечут птицы. Рада обмахивается соломенной шляпой, широкие поля головного убора нехотя зачерпывают раскаленный воздух и дают намек на прохладу. Я в который раз трачу воду, чтобы протереть лицо влажным платком. Понимаю, что такими темпами кожа обгорит очень быстро, но ничего поделать не могу. Слишком жарко.

На обед нас ждет холодная свинина по-набарски. Благодаря ведьминским ухищрением она действительно холодная, а овощи и зелень не увяли. Я достаю из рюкзака плед и расстилаю на мягкой траве. Рада опускается рядом и ставит между нами еду. С наслаждением принюхиваюсь к запаху, витающему над корзинкой со съестным, и признаю:

— Твой уровень готовки просто впечатляет. Ты, наверное, могла бы открыть свой ресторан, если станет скучно колдовать…

Рада криво улыбается и объясняет с толикой грусти в голосе:

— Каждому новому парню, который встречался со мной, казалось, что приготовленная мной еда не такая: вкус не тот, слишком соленая или пресная, слишком острая, мягкая или, наоборот, недоваренная. Мне очень хотелось быть идеальной, так что я потратила немало времени на готовку. Но ничего не получалось: навык становился лучше, вкус совершеннее, я не боялась экспериментировать, но парни по-прежнему не задерживались в моей жизни.

— Амир любил тебя и за кривые бутерброды… — слегка обижаюсь я за старшего брата, укоризненно посмотрев на подругу.

— И это как раз было странно! — почти выкрикивает она. — Как можно было любить так просто импульсивную замухрышку-простачку, даже если она и ведьма?

— Не обязательно любят за что-то. Иногда любят, потому что не могут иначе.

— Возможно. Но тогда я считала, что знаю себя и трезво оцениваю. А поскольку в себе я упорно ничего привлекательного не видела, вот и любовь Амира казалась мне эфемерной, ненастоящей…

Кладбище встречает нас особого вида растительностью. Как дань традициям, по его периметру высажены серебристые тополя, все остальное пространство засеяно мелкой серебристо-зеленой травкой. Тонкие белые обелиски расположены ровно в ряд, рядом с каждым — лавочка и невесомый навес от солнца и дождя. Между травой виднеются белые плиты дорожек. На одну из таких мы и ступаем.

В новом секторе трава короче, дорожки ровнее, так что все вокруг кажется игрушечным. Но ближе к старинным или семейным захоронениям такое чувство пропадает, здесь растительность выше, а обелиски чередуются с мавзолеями. У сектора, принадлежащего Флеймам, все аккуратно подстрижено, ограда покрашена, а небольшой домик для охраны у ворот обжит. Вокруг тополя водят хоровод два совсем мелких карапуза под присмотром старшего родственника. Поскольку идем мы прямиком к воротам, сторож шевелится, натягивает на плечи форменную куртку, слишком жаркую для сегодняшней погоды, и выходит навстречу.

Меня узнают со второго взгляда. До сих пор не могу понять, как это некоторым удается. Мне известно, что людей, работающих в определенных местах, по-особому натаскивают. Но все же удивительно. Хотя это на самом деле лучше, чем если бы меня не желали признавать как Лайм Виктори Флейм и требовали как-то это доказать. Фамильных родинок или ритуальных шрамов у меня точно нет. А простое бумажное удостоверение личности подделать слишком легко. Впрочем, даже если охранник ошибся, есть верный способ проверить хотя бы мою принадлежность к Флеймам. Боковая калитка откроется только моим родственникам, и знает об этом ограниченный круг людей. Во все остальное время — по праздникам и печальным поводам — распахиваются для всех желающих главные широкие ворота.

Узкая резная дверца за нами закрывается и становится очередной секцией забора: если не знать, то и не увидишь. Где-то на территории кладбища это действие слегка побеспокоило дежурную ведьму, да и только. Я же в своем праве.

Смотреть на моем семейном кладбище есть на что. Нас не хоронят под обелисками. Рядами здесь расположены небольшие белые мавзолеи. Некоторые захоронения весьма древние, в некоторых комнатках останки больше чем одного человека. Моих родителей похоронили вместе. Обереги же, как ведьмы, вообще в отдельном углу, их гробницы помечены алыми кляксами нарисованного пламени. Именно к этому яркому пятну мы и направляемся. Каждый шаг дается Раде все тяжелее, но для меня ее нерешительность — это благо. Я перестаю думать о своих сомнениях, о своем горе и концентрируюсь на подруге: беру ее за руку, почти тяну за собой.

Вокруг склепа море цветов — уже увядших, засохших, поникших, но все равно пахнущих. Алая краска на белом камне пламенеет. Я касаюсь ее пальцами, прижимаю ладонь к стене, пытаюсь зацепиться за нее и найти предлог, чтобы не входить внутрь. Череда событий, закруживших меня, ничуть не смирила с утратой, но притушила горе, заставила отстраниться.

— Вместе? — голос Рады дрожит. Я крепче сжимаю ее руку, прикладываю вторую ладонь к входу в мавзолей и легонько толкаю.

Мы стоим на пороге недолго, здесь нет причин останавливаться или долго привыкать к освещению. Свет льется из небольших квадратных окошек у самого потолка гробницы. Внутри прохладно и тихо. Сначала мы входим в преддверие — комнату памяти, с узкими неудобными лавками и множеством полочек для подарков усопшему. От комнаты с телом ее отделяет ряд колонн. Мы, не задерживаясь, проходим дальше, к блоку белого камня, из которого выточено последнее пристанище моего старшего брата. Крышка из камня плотно подогнана и закрыта. Я имею право ее отодвинуть, но пока даже не заикаюсь об этом.