Стальная волчица

Лукас дергается. Он явно не решается ответить, наверное, боится потерять авторитет в глазах ерзающей блондинки. Похоже, он и вправду увлекся Сероглазкой.

Эдвард, просто решает математику. Я вижу формулы, выведенные аккуратным подчерком. На литературе, он сидит прямо передо мной, эта уже традиция. Его пальцы со скоростью света перебирают клавиши калькулятора. Он где то в ином мире, явно не здесь.

Девушка вздыхает, но не отставляет попытку. Она продолжает наседать.

–Поставлю авто…

–Любовь – выпаливаю неуверенно так быстро, что лекторий не успевает раскачаться. Я и без пятерки автоматом за семестр выживу, но все- таки это не честный метод.

–Верно – говорит она сокрушенно.

С минуту мы сверлим друг друга взглядом, от чего в ребятах разжигается интерес. Они ждут продолжения перепалки, и дело не в литературе.

Внезапно я вспоминаю, где видела эту синюю девчонку. Она моя ровесница, я знаю это наверняка. Воспоминание приобретает четкое очертание.

***

Такой же ноябрь. Порывистый ветер бьет в лицо. В воздухе застоялый аромат жаркого лета. Ветер теплый. В противовес ему внезапный минус этак градусов двадцать пять настигает врасплох. Мой дом руины опаленных бревен. Вот уже месяц я болтаюсь по переулкам в слабой надежде, найти приют. Теперь я отчетливо понимаю бомжей. Мне хочется забыться. Хочется, чтоб все закончилось. Хочется, снова быть дома рядом с папой. Дома, где всегда тепло. Тепло не от батареек или камина, а от атмосферы.

***

Мы с папой отлично ладим. Оба не многословны, оба одиночки, оба увлекаемся творчеством. Я люблю смотреть, как он щеточкой чистит камень, придавая ему волшебный гипнотический блеск. Сижу рядом, подле диванчика, где устроился папа. Он курит, мне не нравится, но я не могу его заставить бросить. Он каждый раз смеется, переводя тему.

Часто он рассказывает о своем детстве. О тетях, что, по сути, вырастили его. О первой охоте на быка. О том, как учился водить. Иногда, я прошу повторить рассказанную только что историю, словно боюсь больше не услышать. Я впитываю каждое слово, каждый жест, при этом приставая с уроками. Он, как и я ничего не понимает в алгебре. Мы сидим молча, слышно только как, свернувшись калачиком, мурлычет серый котенок. Я глажу его, пытаясь успокоить папу. Они так похожи! Грей без труда повторяет все за ним. Дай ему сигару, и тоже закурит, я не сомневаюсь.

Частенько они играют в войну. Папа любит называть это «боем с минотавром», мне не нравится. Какой минотавр из серого приятеля? Да он мухи быстрее испугается, чем нападет. Конечно, я недооцениваю друга, в такие бои понимаю на сколько. У папы после этого всегда царапины, но он только и делает, что продолжает подразнивать котенка.

***

В животе урчит. Я возвращаюсь к реальности, не зная куда податься. Запасы еды кончились пару дней назад. Малыш плетется следом. Он едва переставляет лапы, когда на пути возникает сарай. Я присаживаюсь на корточки, растягивая изодранную куртку, приглашая погреться. Он без колебаний запрыгивает. Я поднимаюсь, прижимая кроху к себе настолько сильно, что боюсь придушить. Грей благодарно мурлычет. На долю секунды я улыбаюсь.

Сарай пуст. Простор. Есть место для ночлега. «Отлично!» кричу в пустоту и без сил падаю на сено, малыш устраивается поудобнее у меня под боком. Я засыпаю.

Раздается треск, дверь отворяется. Кто-то кричит. Я просыпаюсь и вижу ее! Синеволосая несуразная в легком халатике она смотрит на меня широко раскрытыми глазами. На ее лице читается отвращение пополам с ужасом. Мне становится неловко. Я пытаюсь подобрать слова, но понимаю бессмысленность. Мы буравим, друг друга почти также как сей час.

Вдруг в дверном проеме возникает мужчина. Его насупленные брови не сулят ничего хорошего. Ему хватает всего шага, чтобы достать меня. Грей дергается, ему явно не нравится этот человек. Он начинает истошно шипеть. Но не проходит секунды, как мужик вышвыривает меня на ночную улицу. На дорогу. Прямо на проезжую часть!

В куртке слегка вздрагивая, возражает Грей.

Я шарахаюсь, когда вижу яркий свет фар мчащегося на всех порах автомобиля. Мозг отключается. Каким-то чудом я успеваю прыгнуть за край обочины, катясь вниз.

Внизу ручей. Ручей неглубокий, конечно, но его хватит, чтобы искупаться. Что ж все легче, чем удар об бампер.

***

–Ты! – я не говорю, рычу скорее. Злость накрывает оглушительной волной. Я тону в ней. Впервые мне хочется стать настоящим волком. Впервые я хочу порвать человека. Впервые я не испытываю отвращения при мысли об этом. Я чувствую готовность избить ее до полусмерти. Это пугает. Очень пугает.

Я делаю шаг, потом другой. С каждым шагом решимость захлестывает все больше. Я ощущаю, как ногти впиваются в ладони, отмечаю металлический привкус крови. Оказывается, я прикусила губу так сильно, что пошла кровь. Сердце бешено колотится, кажется, будто оно выпрыгнет из груди, только дай волю. Ноги становятся ватными. Всего несколько сантиметров отделяют меня и девушку. Девушку, которая меняет гнев на милость. Снова ужас в глазах, снова тоже отвращение. Но на сей раз, она изучает меня, так будто пытается понять, трезва ли.

Разумеется, я ведь должна быть трупом. Не сомневаюсь, что тот мужик так ей и сказал. От этого еще сильнее хочется упиваться ее криками, мольбами о помощи, попытками вырваться.

Считаешь меня зомби (?), тем лучше, я сделаю то, что волки створяют с жертвой. Вцеплюсь сильнее, прикую к доске, и когда ты совсем отчаешься, вонжу в тебя «клыки».

Я облизываюсь при одной мысли об этом. Ее пугает моя близость. Ее пугают ребята, смотрящие заворожённо за происходящим. Каждый из них чует опасность. Опасность, что исходит от маленькой хрупкой девочки. Девочки, которая того гляди нападет!

На их лицах читается страх. Страх вперемешку с предвкушением. Разборки обычное дело. Для прекрасной половины настолько обычное, что парни сложили легенды о бунтовских побоищах. Сами то они дерутся, раз в пять меньше нашего. Но слухи о моих достижениях в университете, опережает славу бандитки.

Я замахиваюсь. Не важно, что в руках нет оружия, сама оружие. Улица с приятелями научила не только добыванию пропитания, не только умению держать язык за зубами, не только поиску прибежища. Главное, чему научилась, борьба. Борьба за жизнь. Дай мне оружие, и я убью. Раньше я сомневалась в этом, теперь не сомневаюсь. Дайте команду, и я это сделаю. Сделаю как гладиаторы в Древнем Риме: зрелищно, омерзительно, подло без единого промаха. Как истинный высокооплачиваемый киллер.

–Сара – раздается встревоженный баритон.

Что-то ломается. Я смотрю на ботинки Эдварда стоящего впереди девчонки. Впереди меня. Впереди тумбы. Тумбы на которую могла бы толкнуть ее, и не жалеть об этом.

«Зачем только помешал?» – спрашиваю про себя юношу. Конечно, она бы пострадала, быть может, сильно, но зато…эх, кого я обманываю, Эдвард правильно сделал. К тому же духа не хватило бы. Рано или поздно сама сообразила, что делаю. Но лучше рано, чем никогда.

Наконец решаю посмотреть ему в глаза. Юноша так спокоен, что мне становится страшно. Я вспоминаю прозвища. Кто он? Охотник. Кто я? Волк. Кто победит? Я знаю заранее, ответ не в мою пользу. При всех знаниях криминала, дзюдо, бокса, он победитель.

Черт!

Я отворачиваюсь, жалея только об одном, он, как и Бри потребует, объяснений. И что тогда, что я скажу? Не хочу думать об этом, не сейчас.

Беру сумку, выбегаю в коридор. Мчусь, куда глаза глядят. Первая попавшаяся дверь, дверь в столовую.

Не вхожу, врываюсь с порозовевшими от слез глазами. Повариха смотрит на меня нежно, сострадательно. Она знает, сколько народа прибегает сюда поесть с потухшими лицами. Каждый раз она задает вопрос «что случилось?» и каждый раз разочаровывается в детях. В детях, которые населяют университет, как пчелы улей, (та же система распределения ролей, те же обязанности, та же королева). Вот и сейчас она готова выслушать плач. Но только слезы останавливаются, я вытираю остатки тыльной стороной ладони. «Слезы – признак души» – учил отец. «Слезы – признак слабости» – говорил Монгол, с ехидством. «Слезы – ничего не изменят, потому что миру нет дела до них» – жестоко бросал Ромео. «Запомни Волк: люди не заслуживают твоих слёз, а те, кто заслуживают, не заставят тебя плакать» – повторяла Роки в минуты тяжкие. «Помни Сара: мы не имеем права лить слезы, иначе тело подчинится сердцу. А это прямое доказательством того, что наше сердце не подчинится никаким приказам» – однажды напутствовал ликвидатор. В тот момент я поняла, что никогда ни при каких обстоятельствах нельзя показывать истинных чувств. Каждый норовит причинить боль, едва ты откроешь душу.