Иллюзия

– А чо ты на меня набрасываешься? – обижался Дукаревич. – Я чо ль это придумал? И я ж не виноват, чо у тебя этот… вялый Марс.

Он снова заржал. Забаровский сдержанно вторил от момента и заразительности хохота. Сашка лишь презрительно взирал.

– Был бы у тебя сильный… – Олег напряг хилый бицепс. – Как у меня.

– У тебя нормальный. – Малышев искренне не понимал причину веселья, он хотел лишь утешить друга.

– Э-э, ты давай только… без этих… – Старшекурсник замахал руками. – Внушений. А то получится, как в прошлый раз. Вернее, не получится. Мне мой «Марс» дорог, как радость. Не хочется, чтоб… как у Санька.

Кунгурец осторожно захихикал. Руслан едва сдерживал растяжение губ.

– Не слушай их, – увещевал Глеб. – Слабый Марс у Мохаммеда Али и Майка Тайсона, у других чемпионов…

– Я всегда говорил, – вставил Дукаревич. – Тебя надо накачать и заставить драться, хоть бабки заработаем.

– Деньги – это тлен, – изрек лысьвенец, еще не успевший избавиться от индуистского налета.

– Сразу видно – слабый Марс. – Глядя, как наливаются краснотой глаза Шурика, Олег поспешно добавил: – Все, молчу, молчу.

Он положил развернутую книжку на лицо, пряча улыбку до ушей, наблюдая поверх обложки.

– А чо с этим делать? – серьезно спросил разочарованный кришнаит местного астролога.

– Тренировать. На самом деле развивать можно любой Марс и рыбий, и рачий, как у тебя.

Пятикурсник сбросил книжку на кровать, раздул щеки, словно ныряльщик перед погружением, выбежал в секцию быстрее Карла Льюиса. Из-за прикрытой двери парни услышали дикий хохот орангутанга каменных джунглей.

Отмечать Новый 1996 год Помазан пригласил соседей в Лысьву. Брянцы согласились, еще один праздник в Нытве с матерью и отчимом сулил лишь зимний салат, селедку под шубой и скукотищу «Голубого огонька». Дукаревич отчалил в Кунгур, мотивировав двусмысленно: «Не могу долго без пещер. А у нас там самая лучшая». Музыку, если встречать праздник в общаге, сорвал Маклер – опять забрал транзистор.

Поезд в Лысьву представлял собой плацкарт без назначения посадочных мест. Кто где приткнулся, там и прав. Выпивать начали в вагоне до отхода, заняв козырные места у окна. На стол встали бутылка водки, пластиковые стаканчики, надкусанный лаваш. За годы кришнаизма Сашка развил мощную коммуникабельность. Знакомился где угодно, когда угодно и с кем угодно. Старушка в черном платке причитала за грусть жития. Мамаша с мальчишкой-дошколенком лишь косилась, срывая разговор. До запрыгнувших на верхние полки без матрасов шея не тянулась. Сидевшие на баулах в проходе чувствовали второсортность по отношению к занявшим настоящие места, отвечали односложно.

По вагону протискивался круглолицый мужичок лет пятидесяти и чуть, в осеннем пальто, прикрывавшем рубашку от тридцатиградусных морозов. На веревочной связке болтались две воблы, мягкая рука сжимала ополовиненную бутылку пива. Забаровскому показалось – мужичок специально тормознул у пьяного закутка, присмотрелся к отдыхающим «культурно».

– Же ву зон при а ля мезон, авек ми парль де ля сезон. – Круглолицый подмигнул Руслану.

– Чо вы сказали?

– Бабуля, подвиньтесь, молодежь желает говорить, местами по-французски.

Несмотря на определенную жирность, он сумел протиснуться к столу. Настольный натюрморт дополнила вобла и початая бутылка пива. Помазан налил водки в пластик стакана.

– За встречу! – Мужичок замахнул, запил пенным. – Чьих кровей будете?

– Студенты – мы, – ответствовал лысьвенец. – Я – Саша, это – Глеб и Руслан. А вас как величать?

– Паша – мы. – Новый знакомый усмехнулся. – Из вольноопределяющихся.

Под шуточки, поговорочки пошла веселенькая беседа вперемежку с тостами. Паша изредка, для окончания фразы, выдавал французское. «Силь ву пле пюр муа занкор, кёр ле соль се ля ликёр». Пассажиры посмеивались, удивлялись грамотности. Забаровский тщетно допытывался перевода.

– А куда путь держим, Паша? – интересовался кришнаит.

– А куда вы, туда и я. – Вольноопределяющийся ухмылялся, наливаясь водкой.

После долгого стояния в Калино для перецепки локомотива, дорога пошла быстрее. За окном пролетали сугробы, теплящаяся жизнь в домишках вдоль путей, приближение главного праздника страны. Сгрудившиеся люди надышали, вагонное отопление раскочегарилось до раздевания, мужицкий запашок смешался с бабьей потничкой.

– А может и правда с нами встречать? – Помазану новый знакомец пришелся по вкусу.

– Авек плезир. – Круглолицый кивнул и добавил для полноты согласия: – Жем боку лер лё либр сесуар.

Сашка познакомил гостей с матерью, маленькой кругленькой женщиной с чернотой сбившихся на лоб волос. И сестрой – светленькой Светланой, росточком в мать, с родинкой на щечке. Паша галантно облобызал женские ручки, бормотнул к вящему удовольствию: «Безуан, Рошель, са муа кошель». Сели за кухонный стол подкрепиться с дороги, в основном, водкой. Глеб окончательно окосел, притих на табуретке, прикинулся тенью.

– Уже восемь! – Руслан дошел до стадии вины за черствость, подорвался. – От вас можно позвонить в Нытву и Брянск? Поздравить маму с бабушкой.

Семейство телефон не содержало, отпускать на телеграф отказывалось вплоть до анафемы, но студент настоял. Домочадцы объяснили, как пройти, сами предпочли остаться в тепле.

Морозная ночь дала легкое прояснение мозга, снежок любезно мурчал под ногами, будто котяра, надувшийся молока. Мимо пробежавшие школьницы крикнули: «С наступающим!», умчались с флиртоватым смехом.

Забаровский заказал переговоры, но Нытва и Брянск молчали, точно партизаны. Одинешенькая телефонистка поминутно бурчала в трубку, прикрывая рот рукой: «Скоро, скоро буду. У меня тут один посетитель остался». Через два часа она собралась. Подкрасила губки, поправила челку, накинула короткую шубейку. Сумочка перекинулась через локоток.

– Молодой человек, мы закрываемся. Сегодня связи уже не будет, идите домой. С наступающим!

– Может, еще чуток подождем? – канючил студент.

– Скоро Новый год. Имейте совесть.

Руслан смирился, шатаясь от одной стороны тропинки до другой, побрел восвояси.

– А где все? – Забаровский искал по комнатам дружков.

– Пошли праздновать к одной шалаве, – сердилась мать.

– А как же я? – Растерянность граничила со слезопролитием. – Я тоже хочу… к шалаве.

– Не бойся, сейчас Светка с мужем придет, они проводят.

– Она замужем?

– А то як же? – Когда хозяйка нервничала, прорывались украинские корни. – Час назад с работы пришел, ты не видал. Сейчас к его родителям заглянут и вернутся.

Дочка с мужем, таким же маленьким щупленьким парнишкой, пришли к полдвенадцатому.

– А я не знаю, где живет эта шалава. – Светлана вытаращила глаза, когда узнала о роли провожатой.

– Как не знаешь?! Она ж ровесница твоего брата, вместе в одном классе учились.

– И чо? Я должна знать, где живут все его одноклассники?

– Ну как же ты не знаешь?! Они же постоянно сидят на лавочке у Пантелеймонихи, значит, живут в том доме.

– Да мало ли, где они сидят?! Они и в КПЗ уже сотню раз пересидели. Не живут же они там?

– Ох! – Мать присела на край стула, уронив полотенце на колени. – Это, значит, я сдурковала. Я-то сказала – ты Рустамчика проводишь.

– Русланчика, – поправил гость.

Но женщины смолчали в пол. Забаровский искал выход.

– Может, покажете этот дом, Пантелеймонихи? Я постучусь, подскажут, где живет эта… Раз шалава, все должны знать.

– Уже без двадцати! – Хозяйка всплеснула. – Живо всем переодеваться! Ничего, Русик, встретишь Новый год с нами, а утром разберемся. Никуда не денутся, отыщутся.

Заложника поневоле обуял страх остаться на главный вечер с совершенно незнакомыми людьми, он накинул куртку, крикнул:

– Я найду! – и выскочил на улицу.

Руслан застыл на крыльце. В какую сторону идти? У кого спросить? Бесфонарная ночь накрыла районный городишко. Светились лишь окна, раздавался женский смех напровожавшихся старый год. Мороз щипал ноздри.