Дело молодых

Я бы предположил, что в гроб ему положат жёлтую жилетку и полосатую палку, а на надгробии напишут «Он Показывал Палкой Влево!» — но это вряд ли. Люди, показывающие палкой влево, обычно не имеют достаточно фантазии и похоронят его самым наиобычнейшим образом, как всех — с овальным керамическим портретом и датами. Его роль в этом мире останется неизвестной потомкам.

И когда мне порой становится грустно, и кажется, что жизнь моя потеряла смысл — я всегда вспоминаю про Человека, Показывающего Палкой Влево. И мне становится легче.

С утра кто—то из соседей слушал в своём гараже «Радио Дача». Существование этого радио является, на мой взгляд, достаточным опровержением теории Божественного Бытия. Бог, сотворивший золотые закаты, рассветную дымку, изумрудное море и заснеженные горы в свете луны, не потерпел бы в своём творении такой мерзости, как «Радио Дача». Наличие такого радио в эфире вполне оправдало бы ещё один Потоп, а если учесть существование «Радио Шансон», то и хороший кометный удар с последующим ледниковым периодом. Некоторые явления требуют радикальных мер.

Клиентов не было, и я возился с УАЗом. Благо, там всегда есть с чем повозиться. Мотор вот работает, а призвук у него странный. Есть какое-то верховое пристукивание на каждом четвёртом такте. Вроде бы и ерундовое, а непонятно. Лазил полчаса с фонендоскопом, пытаясь понять — что стучит? Так и не понял: для клапанного механизма — слишком глухо, для поршневой группы — слишком звонко. Они ж по-разному звучат-то, поршневые звуки водяная рубашка глушит. А так бы сказал, что, то ли юбка поршня блямкает об цилиндр, то ли поршневой палец болтается… Но не клапанный зазор, те я в первую очередь проверил. Лазил-лазил, слушал-слушал — вылезаю, а рядом тот Сандер стоит. Ну, который с крыши. А я уж начал подумывать, что он мне спьяну померещился.

— Еет!

— И тебе привет, — кивнул я, подав руку по обычаю механиков — запястьем вперёд. Потому, что кисть-то в масле вся.

Сандер аккуратно двумя пальчиками пожал мне предплечье, и уставился на работающий двигатель, как будто сроду ничего интереснее не видал.

— Работает, вишь! — похвастался я.

Сандер ткнул в сторону мотора тонким грязноватым пальцем и сказал:

— Ут ипаильно.

— Что неправильно?

— Ут. Акая ука. Ывает отора. Ипаильно.

— Какая штука? Что она неправильно открывает?

Вот не люблю я таких знатоков, вы себе представить не можете, как. Сделает глубокомысленное лицо, пальцем ткнёт, скажет глупость какую-нибудь, типа «карб бы продуть» или «свечи бы поменять» — потому что, кроме карба и свечей, других деталей не знает, а как свечи вывернуть, ему папа в детстве на старом «Москвиче» показывал.

— Инаю.

— А чего говоришь тогда, если не знаешь?

— Ова инаю. Ижу осто. Ипаильно.

Ага, слова он, видите ли, не знает. Видит просто. «Я художник, я так вижу». Тьфу.

При свете дня Сандер был меньше похож на бомжа и совсем не похож на подростка. Маленький и щуплый, одетый не то чтобы в лохмотья, но явно во что-то с чужого, куда более широкого плеча, он имел в лице и моторике какую-то неправильность, которая вроде бы и в глаза не бросалась, а всё же была заметна. И это кроме дефекта речи. Кстати, на самом деле он говорил куда понятнее, чем я это пытаюсь записать буквами, потому что почти все слова угадывались по интонированию и расставлению ударений.

— О! — вдруг просиял Сандер. — Я ииду Йози!

— Кого приведёшь? — спохватился я на секунду позже, чем надо. Сандер уже смылся, снова продемонстрировав удивительную способность исчезать из поля зрения. А, впрочем, не до него было. Оставив тщетные попытки слышать неслышимое и устав гипнотизировать взглядом мотор, я, вздохнув, полез под машину ковыряться в подвесках. Это, знаете ли, практически отдых. Слегка похоже на пляжный курорт. Я лежу на песочке, перед гаражом, от солнца меня закрывает УАЗ, а на открытые части тела я наношу разнообразные смазки…

Это называется «шприцевание» — навык у нынешних автовладельцев утраченный. О, это сладкое слово «шприцевание»! Как наивны и невинны нынешние водители, никогда не видевшие литольного шприца! Не вонзавшие его в шприц—маслёнку, не наблюдавшие, как лезет из узла старая смазка, замещаясь новой… Что—то есть в этом нативное, архетипическое, отражающее глубинное (я б даже сказал интимное) взаимоотношение водителя с машиной.

Шприцевание подают как серьёзный недостаток старых машин, но как по мне — это просто другое отношение к жизни, не испорченное цивилизацией одноразовых вещей.

В УАЗе очень мало что требует замены по износу. Практически любой узел может быть починен — быстро перебран на коленке самым тупым солдатом-срочником в чистом поле под обстрелом при помощи молотка, пассатижей и известной матери. Есть расходники — резинки. Остальное — сталь и чугун, причём всё разбирается, раскручивается, вынимается и отсоединяется.

УАЗ — автомобиль прошлого века не только по году выпуска, но и по концепции отношения человека и мироздания. Автомобиль эпохи недостаточности ресурсов. Того времени, когда всего было мало и всякая вещь была ценна и слабозаменима. Моему, например, больше тридцати лет от роду, и ничто не мешает проездить ещё столько же. Не техническое совершенство тому причиной, отнюдь — какое там, нафиг, совершенство, я вас умоляю, — а концептуальная установка на бесконечный ремонт. УАЗ никогда не бывает полностью исправен, но пребывать в этом состоянии он может практически вечно. Пока хозяину не надоест чинить. Это не делает его лучше современных машин, столь же малотребовательных к вниманию, сколь и неремонтопригодных. Это просто другой подход, порождённый другой эпохой, когда ресурсов было мало, а времени много. Точно как у меня сейчас.

Когда я вылез ногами вперёд из-под машины, то увидел рядом весьма довольного собой Сандера и ещё одного мужичка. Ростом он тоже был невелик, но, в отличие от Сандера, в плечах широк, и вообще производил впечатление крепкого, уверенного в себе парня. Тем не менее, между ним и Сандером было некое не вполне отчётливое сходство — как у кровных, но дальних родственников, или, даже, скорее, как у представителей какого-нибудь редкого национального меньшинства.

— То Йози! — важно кивнул головой Сандер, выделив голосом этого самого Йози значимость. Как будто графа какого-нибудь привёл.

— Я Йози, — подтвердил гость, — будем знакомы.

Ну что же, по крайней мере, дефекта речи у него не было. И вообще, Йози мне сразу глянулся. Открытое приятное лицо, крепкое, но без самоутверждающего передавливания рукопожатие и широкая искренняя улыбка, открывающая мелкие, острые и очень белые зубы. Имя его я принял тогда за очередное сокращение от библейского Иосифа — имени, популярного не только среди евреев. Впоследствии, впрочем, выяснилось, что сходство случайное.

— Зелёный, — привычно представился я. Меня так прозвали в честь механика из мультика «Тайна третьей планеты». За бороду, чувство техники, пессимизм и меланхолию. «Ну, что у нас плохого?», «Добром это не кончится!» — и прочие знаменитые цитаты.

У Йози мое представление вопросов не вызвало. Пока я оттирал руки от солидола, которым набивал рулевые кулаки, он, не боясь испачкать одежду, ловко нырнул под УАЗик, вынырнул оттуда, и, спросив разрешения, открыл капот.

— Годный грём, — сказал он одобрительно.

— Годный что? — переспросил я. Это слово он произносил с промежуточным звуком — между «е» и «ё», — и я его уже слышал. От Сандера.

— Грём. Слово такое. УАЗик — грём, — болгарка — тоже грём, часы — грём…

— Механизм, машина?

— Вроде того, но не совсем. Всякая сложная штука. Просто слово, неважно.

— Грём! — неизвестно к чему подтвердил Сандер. Произносили они с Йози это слово, кстати, совершенно одинаково.

— Можно завести мотор? — спросил Йози.

Я всё равно собирался загонять УАЗик в гараж, так что просто залез в кабину и включил стартер. Мотор схватил с пол-оборота, но на холодную призвук был отчётливее. Мы втроём стояли и смотрели, как под открытым капотом рубит воздух крыльчатка вентилятора. Сандер нервно приплясывал, искательно глядя на Йози, Йози молчал. Я пожал плечами и сел за руль. Воткнул первую и аккуратно закатился в ворота. На сегодня уже в песке навалялся.