Страница 11 из 21
Арон не спеша шёл вдоль луга и любовался неспешно текущей рекой. Как было хорошо в детстве с разбега влетать в её прохладные воды. Как летели брызги из-под мальчишечьих ног и как с оглушительным визгом шарахались в сторону девчонки. Эти изнеженные существа, предпочитающие входить в воду, погружаясь с каждым шажочком по сантиметру, да так и до завтра не зайдёшь! Это всё равно, что бульдогу хвост обрубать каждый раз по сантиметру вместо того, чтоб укоротить одним ударом. Нет, промедление было не для него. К тому же не знал он другого способа произвести впечатление на девчонок. Как давно это было. Белый катер неспешно, разрезая речную гладь и гоня волны к берегам, вёз пассажиров. С берега они казались беззаботными, нарядными, весело проводящими время. Арон поднял руку и помахал в сторону катера. Несколько рук взметнулись в ответном приветствии. Арон улыбнулся: как мало нужно для счастья, идти по скошенному лугу домой да махать беззаботным зевакам с катера, вот и улыбнулись все друг другу.
Тёплый ветерок наполнял воздух сладкими запахами цветущих трав и кружил голову. Пройдя около пятисот метров, Арон остановился и сильно закашлялся. Лицо его побагровело, глаза налились, горло забулькало, извергая неприятную слизь. Прокашлявшись, Арон отплевался и отёр рот рукавом гимнастёрки. Надышавшись в окопах немецким газом, Арон приобрёл стойкое расстройство дыхательных путей. Врачи бессильно разводили руками, назначали ингаляции, один раз он даже попал в санаторий-кумысолечебницу, где дважды в день выпивал по пол-литра кисловатого брызжущего в нос кумыса. Кумыс ударял в голову и какое-то время даже пьянил. Но настоящего эффекта не было, и сколько-нибудь серьёзно поправить здоровье не удавалось.
Так в свои годы Арон стал отчасти инвалидом из-за проблем с лёгкими и дыхательными путями. К тому же, сильно кашляя, Арон вызывал выброс желудочного сока в гортань и очень мучился от ожогов. Иногда даже приходилось спать полусидя. И вот сейчас, возвращаясь домой, он не мог не задумываться о своём будущем. Какая женщина захочет разделить судьбу с человеком, который внезапно впадает в состояние жуткого кашля? Кому захочется связать жизнь с человеком, которого даже неприятно поцеловать?
Дойдя до окраины, Арон присел передохнуть и отдышаться на первой же скамейке. Посидев несколько минут и отпив воды из фляги, он поправил обмотку на левом ботинке и продолжил путь к родительскому дому. Арон не спеша шёл по улицам родного города, без труда узнавая вдоль и поперёк исхоженные переулки и улицы и дивясь изменениям. На многих домах реяли красные флаги. На каждом квартале виднелись большущие агитплакаты. Три красноармейца, лихо несущиеся к счастливой жизни на открытом авто, на фоне плаката с надписью: «Мы победим» и винтовкой в руках самого молодого из них. Ленин, указывающий путь народным массам. Удалой чёрно-белый красноармеец с кудрявым чубом из-под лихо сдвинутой папахи, призывающий граждан сдавать оружие. Да и как можно было не откликнуться на призыв такого добра молодца? С десяток рук покорно протягивали револьверы, винтовки, штыки и сабли.
Улицу Товарищескую переименовали в улицу Троцкого, основателя Красной армии. Переулок Колпачный в Матросский, улица Николаевская превратилась в Проспект Советов, улица Царицынская – в Энгельса. Собственно, дома остались прежними, но, поменяв хозяев, казались неухоженными, а может, и правда были таковыми. Вместо одного справного хозяина, содержащего дом в порядке, теперь командовали домоуправления и товарищества, плотно заселившие каждый квадратный метр площади пролетариями. Народу в домах стало не в пример больше, вкладывать в бесплатно полученное жильё собственную копейку никто не спешил, и дома потихоньку меняли свой парадный вид на серый и безлико-грязный. У семи нянек дитя без глаза. Так и дома потихоньку становились уныло безглазыми. Покосившиеся двери не спешили поправлять, парадные выходы иногда были заколочены крест-накрест досками, и жильцы входили и выходили через чёрный ход. Уборные изгажены большим количеством посетителей. Заходившим же следовало быть предельно аккуратными, чтобы не наступить на отходы человеческой жизнедеятельности. Запахи били в нос. Но люди ко всему привыкали и даже переставали жаловаться. Жизнь била ключом. Молодые любили друг друга, несмотря ни на что. Дети носились как угорелые до поздней ночи. Мужчины постарше собирались на лавочках, поигрывая в картишки и домино. Молодёжь кучковалась поодаль. В общем, все были при деле. Революционный дух сквозил из всех щелей. Всего-то и осталось победить мировую буржуазию, освободить от гнёта мировой пролетариат, чтоб он мог железной рукой содрать шкуру с капиталистического Запада. Дел было невпроворот. Поднажать, поднапрячься, приложить усилия и под руководством партии большевиков обрести подлинное счастье.
Вот и родной переулок Глиняный. Название не изменилось. Те же домики, колонка на углу. Сколько воды он перекачал на этой колонке? А сколько лилось просто так, когда разгорячённые играми подростки мчались к ней напиться? Один качал, а остальные, смеясь и отталкивая друг друга, пытались наперегонки напиться под крики взрослых, недовольных большими лужами. Какая же вкусная была эта вода! Арон обошёл лужи у колонки и продолжил путь домой. Из ближайших ворот вышла растрёпанная женщина с ведром и, широко размахнувшись, веером выплеснула содержимое почти под ноги Арону. В воздухе неприятно запахло. Раньше бы за такое надели ведро на голову! Арон хотел было сказать женщине, что он о ней думает, но она уже повернулась к нему спиной и, качая полными бёдрами, пошла к воротам, держа на вытянутой руке перевёрнутое, продолжающее капать ведро. Хлопнула калитка, и Арон остался на улице один. Ещё два дома, и он подошёл к родному крыльцу. Стучать пришлось долго. Арон волновался, думая, что скажет родителям, гадая, кто же подойдёт открыть, отец или мать. Наконец послышались шаркающие шаги, дверь распахнулась. На пороге стоял абсолютно незнакомый человек в шароварах и грязной майке.
– Чего тебе, мил человек? Али ищешь кого?
– Мой это дом. А где родители мои?
– А почём мне знать, где твои родители? Я здесь только год живу. Всё честь по чести. У меня и ордер имеется. В пустой дом въехал. Так что, мил человек, шёл бы ты отсель подобру-поздорову.
– Я тебе сейчас как пойду, – вспылил Арон, грозно надвигаясь на мужчину. Но тот оказался не робкого десятка, ловко пихнул Арона в грудь обеими руками и проворно захлопнул дверь. Арон побарабанил ещё пару минут, но никто ему так и не открыл.
На шум выглянула соседка Пелагея Ивановна.
– Ой, Арончик, ты что ль?
– Я, Пелагея Ивановна. Вот, вернулся, а меня домой не пускают. А родители мои где?
– Ой, Арончик, а ты и впрямь не знаешь?
– Нет, ничего не знаю. Я только вернулся. Писем от них уж года два как не получал.
– Ой, касатик, – вдруг запричитала Пелагея Ивановна.
У Арона от дурного предчувствия сжало сердце.
– Что? Что случилось? – закричал он.
– Ой-ёй-ёй-ёй-ёй, – выла соседка, – ой, голубчик, ой сиротинушка-а-а-а..Нет твоих родителей, погубили их.
– А сестра?
– И её, голубушку, красавицу ненаглядную нашу, погу-би-и-и-и-ли.
Арон обмер. Новость оглушила его. Ноги подкосились, и он сполз на крыльцо. Сделалось душно, и дрожащей рукой он начал расстёгивать гимнастёрку.
– Кто погубил? Да не войте, Пелагея Ивановна! Толком скажите!
– Да, да, конечно. – Пелагея Ивановна кончиком повязанного поверх головы платочка отёрла слёзы. – Погром у нас был.
– Какой погром?
– Знамо какой, яврейский. Сначала казаки лютовали, а потом и местные им помогать стали. Жуть какая. Много народу извели. И родителей твоих забили. До смерти. – Пелагея Ивановна перекрестилась. – Бог всё видит, воздастся супостатам, гореть им в аду!
– Видит, да ничего не делает, – горько произнёс Арон. – А моих кто?
– Да кто там разберёт. Мы по домам попрятались. Такой страх. Один такой высокий, в папахе был, а остальных и не углядела. Мы и в окно выглянуть боялись. Ой, как же ты теперь? Куда ж тебе податься? Идём Арончик, я тебя хоть пирожками накормлю. Идём, идём.