Мастер и Воланд

Так в сорок лет Булгаков стал знаменитым автором. Он получил признание не только среди интеллигенции, но и среди образованного рабочего класса. К Булгакову пришла не только слава, но и большие гонорары. Теперь появилась уверенность, что он сможет купить отдельную квартиру и в тиши будет писать новые романы и пьесы, а лето проводить на берегу Чёрного моря.

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Когда Сталин со своей свитой – Молотовым и Кагановичем, а также маршалом Ворошиловым вернулись в Кремль на черных автомобилях, в гостином зале их ждал ужин из разных деликатесов и лучшие водка и вина. За столом говорили обо всем, даже о женщинах, и порой рассказывали непристойные анекдоты. Каждый старался угодить вождю. Каганович был шутником, мог развеселить кого угодно, а Молотов был в словах сдержан, зато начитан и мог дать хорошие советы. Он мог работать сутками, сидя за столом, и не зря Ленин назвал его «каменной жопой».

Спустя два часа товарищи разъехались по домам, а Сталин вернулся в свой кабинет. Как обычно, он ложился поздно и просыпался ближе к полудню. Вождь уселся за массивный черный стол, раскрыл папку и стал читать различные документы и донесения. Одна из бумаг очень заинтересовала его. Она поступила от Ягоды – начальника НКВД. «Дорогой Иосиф Виссарионович, мои сотрудники (чекисты) получили сведения от надежных агентов, что писатель Булгаков уже два года как пишет роман о дьяволе. Есть подозрения, что это политический роман, так как в образе дьявола скрыт образ не то Ленина, не то Сталина. Мы установили за ним наблюдение. О том, что писатель плохо относится к рабоче-крестьянской власти, он этого не скрывает в беседе со своими друзьями». Прочитав это, Сталин написал снизу: «Пока его не трогать, продолжать наблюдение. Меня интересует его роман о дьяволе. Сталин». Это донесение взволновало генсека: когда известный писатель пишет о тебе роман и представляет тебя в образе дьявола – это слишком опасно. Ему было известно, что художественное произведение оказывает на людей сильное воздействие, и таким тебя запомнят в истории. Сталин закурил трубку. Затем стал ходить по комнате, говоря себе: «Неужели этот подлец смеет поднять руку на меня? Может, расстрелять его, объявив врагом народа?» Он ходил по комнате в слегка скрипучих сапогах, выпуская клубы дыма. Вдруг остановился у картины на стене, где были изображены лес и голубая река. «Нет, пока трогать нельзя, иначе интеллигенция сделает его своим символом, как мученика Христоса. Тем более его имя сейчас гремит. Да и пока нет достоверных сведений, обо мне ли роман. Надо это проверить».

Сталин вышел в приемную, и секретарю средних лет сказал:

– Привезите ко мне Луначарского.

– Есть, товарищ Сталин! – и секретарь поднял трубку, чтобы кому-то позвонить.

Время было за полночь, когда в просторной квартире министра культуры раздался телефонный звонок. Трубку со стены сняла его взрослая дочь, которая в это время еще читала книгу в кресле. «Да, папа дома, – ответила она спокойно, – я ему передам». Длинный коридор заканчивался спальней родителей. Да и отец уже сам вышел в халате.

– Сейчас машина приедет за тобой, от самого Сталина. Надеюсь, там тебя не арестуют, как других?

– Будем надеяться, что это не так, – и тяжело вздохнул. От страха он почувствовал в ногах слабость.

Спустя пять минут министр уже ехал в черном автомобиле по слабоосвещенным улицам. Он думал лишь об одном: зачем среди ночи стал нужен хозяину? Тревога была не напрасной, ведь за последний год ряд старых коммунистов был арестован. И для этого достаточно доноса.

А через десять минут Луначарский уже шел по коридору, вошел в приемную и оттуда – к Сталину, который сидел в кожаном кресле за обычным столом из зеленого сукна. Хозяин указал тому на стул напротив себя. Старый интеллигент с волнением опустился на край кресла, словно явился на допрос. «Из Сталина получился бы хороший министр НКВД, – подумал в тот миг старый коммунист, – он хитер, смышлен, но никак не генсек страны».

– Как дела, Иван Петрович, всё хорошо, как жена, дети, внуки? Надеюсь, всё хорошо?

– Спасибо, Иосиф Виссарионович, за внимание.

– Ну, зачем так официально, мы с тобой – старейшие члены партии, скрывались от жандармов. Скажи мне, как получилось, что в Большом театре дают спектакль «Дни Турбиных»? Сегодня я с товарищами был в театре. От нее попахивает царской властью, белогвардейщиной.

У Луначарского еще сильнее застучало сердце, и он с трудом заговорил:

– В самом начале я был против, когда ко мне обратился Станиславский с письмом. Я ему ответил, что я не могу решать единолично, так как здесь белогвардейцы. И тогда его письмо я отправил Рыкову и Бухарину – членам правительства. И они дали добро. Заверяю Вас, что я лично был против.

– Значит, ты решил свалить вину на своих товарищей. Нет, я не против пьесы. Сегодня в театре я наблюдал за народом и понял, о чем думают образованные люди в стране, – генсек с минуту помолчал и спросил: – Да, а как поживает твой брат, Алексей, говорят, он сидит в тюрьме за связь с Троцким – моим врагом? В свое время вы все восхищались Троцким – великий соратник Ленина, который совершил революцию, выиграл гражданскую войну – а где он сейчас? В Казахстане, в ссылке. Народ скоро забудет его. Но ты оказался хитер, не то что твой брат-дурак, ты выжидал, пока в этой борьбе один из нас не победил.

– Я всегда был с Вами.

– Ладно, скажи мне, этот писатель Булгаков в самом деле талантлив? Только говори правду.

– На литературном небосклоне он появился недавно. О нем мало что известно. На днях Булгаков принес в одну из редакций новый роман. Тоже о белогвардейцах, которые бежали на Запад. Читается очень интересно, концовка такая же: белые смирились, так как поняли, что против коммунистов – а значит, против народа – нельзя идти, и их тянет домой. Цензура отказала ему. Я тоже считаю, такое нельзя публиковать, хотя роман написан интересно – у него есть талант.

– Может, он напишет роман о большевиках, о нашей армии?

– Ему это уже предлагали, сулили приличные гонорары, но отказался. Говорит, такая тема для него не интересна, у него другие убеждения.

– Понятно, как и вся интеллигенция, он мечтает вернуться в прошлое. И надо сказать, что его пьеса «Дни Турбиных» именно об этом, она тянет людей в царское время. Я вот думаю, а не сослать ли его в Сибирь, на лесоповал, лет на десять, другим человеком вернется. Что скажешь?

– Говорят, он не из трусливых людей. Я один раз беседовал с ним, и у меня тоже создалось такое впечатление о нем, – соврал министр культуры, желая спасти талантливого писателя. – Да и сейчас, при его популярности, это нанесет большой вред Вашему авторитету. Интеллигенция совсем отвернется от Вас, даже часть рабочих. Посадив его, мы сделает его мучеником.

– Ты прав, я не могу допустить, чтоб у нас появился новый пророк, при всем том, что мы еще до конца не избавились от Иисуса и его церкви. Они мешают нам.

– Будет лучше, если Вы сделаете Булгакова и интеллигенцию, которая любит его пьесу, своими людьми.

– Такая мысль очень хорошая, но как это сделать?

– Чаще ходите на «Дни Турбиных», и люди поймут, что эта пьеса тоже нравится Вам, а значит, товарищ Сталин – на стороне интеллигенции.

– А ты умен! Очень хитрый ход, ты мне нравишься.

На лице министра возникла улыбка, на душе стало легко. И тогда Сталин отпустил его:

– Ладно, Иван Николаевич, иди спать, уже поздно, а я еще поработаю.

Луначарский направился к двери, и тут Сталин остановил его:

– Иван Николаевич, а почему ты не хлопочешь предо мной о своем брате? Разве он тебе не дорог?

– Смею ли я просить, ведь его признали Вашим врагом. Его с толку сбил Троцкий.

– Говорят, ему дали десять лет, я подумаю о том, чтоб ему скосили лет пять.

– Большое спасибо, Иосиф Виссарионович, век буду помнить Вашу доброту.

Министр не помнил, как очутился в коридоре, надел шляпу и готов был заплакать, ведь его брат Алексей перед законом был чист.