Страница 5 из 7
Мы две громадины,
два безмерных тела
нежности и восторга,
и все услады чуются и усиливаются
под стать нашим размерам.
Когда б такое ни происходило
обычно я готов прощать всех
кто любит меня недостаточно
включая тебя, Сахара,
особенно тебя.
Историческая деревня Клэрмонт
Не припомню, чтобы
прикуривал эту сигарету,
и не припомню,
один ли я здесь
или кого-то жду.
Не припомню, когда
видел столько
красивых мужчин и женщин,
что ходят взад и вперед
по Исторической деревне Клэрмонт.
Должно быть, я разминался,
потому что не припоминаю,
как заполучил эти мышцы;
а эта безмятежность на лице:
должно быть, я отбывал срок
размышляя о ерунде.
Мимо моей скамьи
быстро тянут детей,
но молодняк глубоко
интересует
судьба этого
необычайно громоздкого присутствия
на их тайных погостах,
и они изворачиваются
бросить на меня взгляд.
Скамья говорит:
«Тебя сдует».
Бумажник говорит:
«Тебе шестьдесят два».
Семиэтажный
«ниссан-первопроходец» говорит:
«А вставь-ка ключ
в эту серебристую щелку
за рулем.
Называется зажигание».
Обеспокоен нынче утром
А. Вот что
Вот из-за чего я так
беспокоился нынче утром:
вернулось мое желанье,
и я вновь тебя хочу.
Мне так прекрасно удавалось,
я был выше всего этого.
Мальчики и девочки красивы,
а я старик и всех люблю.
А теперь хочу тебя снова,
хочу твоего абсолютного внимания,
исподнее твое скручено в спешке,
еще болтается на одной ступне,
и на уме у меня ничего,
кроме как быть внутри
единственного места,
где нет
ни нутра
ни наружи.
Тело одиночества
Она вступила в мою стопу своей стопой
и вошла в мою талию своим снегом.
Она вошла мне в сердце говоря:
«Да, все так и есть».
И так вот Тело Одиночества
покрылось и снаружи,
а изнутри
Тело Одиночества объялось.
Теперь стоит только мне вдохнуть,
она шепчет моей бездыханности:
«Да, любовь моя, все так, все так».
1 лицо может быть невозмутимо чтобы всегда казаться не глупым а скорее угрожающе неуравновешенным
Все мои вести
Перевод Шаши Мартыновой
и Максима Немцова
1.
Не суждено
стать легендарным
мне в этом городе
базарном,
но кто-то вспомнить
будет рад
такое, что
изменит взгляд, —
от гекатомб
во имя мира
до сложностей
чести мундира,
и тем политике
придаст
баланс получше
и припас.
Страх ни к чему
всяк будет рад,
когда в Пути
пакт заключат.
2.
Гляди же вдаль,
узри простор,
Любовный кинь
нездешний взор:
не только
полюсов заряд
(сердце разбито,
лечит яд),
но важен каждый
поворот,
как на коленях
власть поймет.
А кто от тяжких
дум размяк, —
взлелеет их,
свернет тюфяк.
3.
Смысл не ищи:
мой крик – пустяк,
он есть дорога,
а не знак.
Не порицай –
дурмана нет:
я трезв, но я
люблю лететь.
Тебя взбодрит
мой честный слог –
брось же вскрывать
древний замок.
4.
Вот Таинство
Явилось сим –
кротость сложу
к стопам Твоим?
шепну спасибо
маете?
Тобой мне данной
в доброте,
разрушив время,
дашь мне Ты
тех, кто грядет,
тронуть черты,
премудростью
дедов моих
(что завелась
от слов живых), —
так пишет
нерожденный ум:
полно в нем
Благодатных дум.
5.
Пускай моих
слов скрытый вид
контакты все
соединит,
а если песенка
поет,
пусть вновь Мост
берега сомкнет.
Ты права, Сахара
Ты права, Сахара. Нет ни туманов, ни вуалей, ни далей. Но туман окружен туманом; и вуаль сокрыта за вуалью; а даль непрерывно отплывает от дали. Вот почему нет ни туманов, ни вуалей, ни далей. Вот почему это называется Великой Далью Тумана и Вуалей. Как раз тут Путник становится Скитальцем, Скиталец становится Заблудшим, Заблудший становится Искателем, Искатель становится Страстным Любовником, Страстный Любовник становится Побирушкой, Побирушка становится Горемыкой, Горемыка становится Заклаемым, Заклаемый становится Воскресшим, а Воскресший становится Преодолевшим Великую Даль Тумана и Вуалей. Затем тысячу лет – или весь остаток дня – Таковой вращается в Пылающем Огне Перемен, воплощая собой все преображения, одно за другим, а затем начинает сызнова, и потом вновь заканчивает, 86 000 раз в секунду. После чего Таковой, если он мужчина, готов любить женщину Сахару; а Таковая, если она женщина, готова любить мужчину, кто может обратить в песню Великую Даль Тумана и Вуалей. Ты ли ждешь, Сахара, – или я?
Начальные вопросы
Почему монастыри лучезарных монашек изучают твое произведение, а я пью чай, называемый «Плавный ход» один у себя в хижине воющей зимой?
Почему ты восходишь на Высокий Трон и читаешь невнятный доклад об Источнике Всех Вещей, куда включены сомнительные наблюдения о договоре между мужчинами и женщинами, а я сижу на полу, скрученный в Позу Лотоса (каковая не предназначена для североамериканцев), вычерчивая координатные сетки сверкающих современных городов, где, вдали от твоей власти, вольны процветать демократия и романтика?
Почему ты засыпаешь, когда для того, чтобы познакомить тебя с нашей культурой, я устраиваю просмотры важных сексуальных видеопленок, а когда те заканчиваются, почему ты вдруг просыпаешься и говоришь: «Изучать людскую любовь интересно, но не очень интересно»?
Почему Большая Колесница, что так весело катится по затейливым старым улочкам Киото, не может взобраться по крутым серпантинам Лысой горы? И если этого не может она, есть ли в ней для нас прок?
Почему ирисы склоняются пред тобой, а опасные сосновые шишки падают со значительной высоты нам на незащищенные лысые головы?
Почему ты велишь нам говорить, а в итоге говоришь сам?
Это потому, что колокол призвал меня к тебе в комнату, это потому, что я безмолвен в честь твоего общества, это потому, что я пошатываюсь в аромате некоего невыразимого гостеприимства, это потому, что я забыл все свои вопросы, бросаюсь я на пол и исчезаю в твоих.
– Лысая гора, 1998