Хронополис

Алыми звёздами в веках! – подчиняясь взмаху его руки (рукава – лебединым крылом) в небе возникает гигантская проекция Спасской башни, при виде которой можно спятить: рубиновую звезду в середине украшает золотой двуглавый орёл, коронованный императорским венцом. И меч со щитом в его лапах – как на проекте герба Верховного правителя. Комсомольцам правда такие смешения политических стилей вроде даже нравятся. Один Золотарев удивленно крутит головой и Колчаку как-то не по себе. Александр протягивает руки к аудитории, аудитория пытается подхватить:

Сережка – Колчаку, указав на проекцию Спасской башни:

– Примирение… я правильно понимаю…? Всем: белым, красным, зелёным, а, ладно, и коричневым, черт с ними… хотя ихней идеологии здесь точно нету! И вообще… Александр Васильевич, мне Семен Алексеевич рассказывал (у Золотарева рожа как у Дуремара из фильма – А я тут не при чем! Совсем я не при чем…) что вы классно петь умеете и даже музыку сочиняете! Должен ведь у нас быть свой гимн, если мы одна команда?!

На Колчака стоит посмотреть. Впрочем, как обычно.

Летит над тайгой, над городами из стекла, прозрачный поезд-не поезд – вроде едет на проложенной в воздухе ажурной эстакаде. Летит, пожирая километры, и в его головном вагоне стоит у выгнутого лобового стекла вся кампания хронополитов, одетых в голубую с серебром форму, то ли лётную, то ли морскую, окружила аналогично облаченного Колчака, который особо опасен, потому что вооружён гитарой! И очень знакомыми аккордами отзывается новая мелодия:

Колчак зябко склоняется над гитарой. Сквозь прозрачные стены вагона чудесного поезда видно, что навстречу ему далеко внизу идёт другой поезд, окутанный чёрным дымом, покрытый снежным инеем… и в выстуженном, заметённом изморозью от пола до потолка вагоне истерзанный, еле живой русский адмирал непреклонно выпрямился перед угрожающей ему толпой интервентов…

Страшный поезд совсем близко. Он словно поднимается к небу, к эстакаде! Обступившие Колчака юноши и девушки, родившиеся в другом веке, берутся за руки, встают совсем тесно к нему – и снежный призрак замедляет ход. Ему преградили путь партизаны под красными знамёнами. Они поднимаются в вагон, интервенты шарахаются от них, и партизаны подхватывают под руки готового упасть адмирала… Колчак поднимает голову:

Колчак открыто адресует эти слова Любе, и становится ясно, что будет дуэт.

последние слова он почти вышептывает, и гитара его плавно, через импровизацию, меняет мелодию… вальс сменяется романсом… и снова течёт вальс!

– подхватывает Люба.

взлетает ее голос, она поёт сурово – совсем без лирических интонаций военного партнера.

и от ее грудного сильного меццо-сопрано начинает разваливаться дымными клочьями видение страшного поезда внизу… Люба делает шаг вперёд, будто наступает на жуткий призрак, поднимает сжатую в кулак руку, грозя ему, и без всякого аккомпанемента запевает, грозно и в ритме марша:

– оборачивается к Колчаку, рукой и всем видом показывая, что это про него:

– песню подхватывает общий хор молодогвардейцев и дятловцев, тоже ясно показывающих, что это про него и все они его всецело поддерживают:

Слегка растерянный и очень растроганный Колчак не успевает даже как следует удивиться такому оригинальному исполнению Гумилева. В Любиных руках развернулось и затрепетало белое полотнище, перечёркнутое синим крестом, заслоняя, рассеивая, превращая в дым, в туман, в ничто клочья страшного поезда… и вот впереди только солнце! Золотарев, разворачивая меха аккордеона:

– запинается, к улыбкам присутствующих. Колчак разумеется понял причину его смущения, опускает длиннющие ресницы и притихнув ждёт развития ситуации. – Вот ведь неловко, – озвучивает Золотарев – оттитуловать правильно рифма хромает, и понижать в звании не дело… Колчак тихонько начинает перебирать струны, подхватив мелодию советской песни на слух. Гитара с каждой секундой звучит все увереннее и мощнее, знаменитые ресницы лукаво вскидываются на Золотарева, и тот, отчаянно махнув рукой, запевает: