Страница 48 из 116
Старый камердинер Ганс не позволил себе вольностей, но так разволновался, увидев молодого хозяина, что Эрик сам его обнял и поцеловал. Руки старика тряслись от радости.
— Скучал по мне, старина? Я вернулся! Разберись с моей одеждой. Боюсь, криворукий Юхан загубил весь гардероб.
— Не волнуйтесь, Эрик, я всё починю.
В своём преклонном возрасте он заслужил право называть барона по имени, чем охотно пользовался. Эрик привязался к нему и его дочери-кухарке. Некоторые гурманы Верхнего города приглашали на работу французских поваров, но Эрик привык к стряпне злоязыкой Марты. Она властвовала на старой кухне в сторожевой башне и ни в какую не хотела покидать закопчённое помещение. Как запасливая белка, она набивала подвалы солониной и мукой, а Эрик смеялся над ней и уверял, что никто не станет осаждать замок Линдхольмов. Чтобы попасть в Верхний город, враг должен прорвать две линии крепостных стен — одна мощнее другой. Совершенно невозможно! Марта спорила:
— Небеса и пончик! Эта преисподняя создана для того, чтобы хранить в ней всякое дерь…
— Прикуси язык, Марта! — сердился Эрик. — Будешь богохульствовать, отправлю пасти коров!
У него не было коров, но Марта пугалась так, словно были. Ходили слухи, что в молодости её соблазнил усатый немецкий солдат, и она сбежала за ним на Девятилетнюю войну. Прошла маркитанткой по полям Европы от Эльзаса до Шотландии и собиралась плыть в Северную Америку, но тут её бравого любовника подстрелили французы, и ей пришлось вернуться в мирный купеческий Калин. С тех пор она изливала своё женское разочарование потоками непристойных ругательств. Выходить замуж она категорически отказывалась.
***
Эрик с комфортом расположился в своих покоях, наполненных светом и морским воздухом. Уселся в кресло на террасе и улыбнулся, услышав в кустах сирени соловьиное пение. Они вернулись, пока его не было дома. Птицы выводили нежные трели, а барон подставлял лицо свежему ветру, остывая от разговора со Стромбергом.
Правда открылась ему внезапно и во всей полноте. Он вспомнил череду заурядных повседневных событий и увидел другую их сторону — тёмную, горькую.
Вот граф на руках переносит сына своего друга с лодки на берег: волны высокие, а у мальчишки новые сапоги. Он несёт его далеко — туда, где песок чистый и сухой, а когда ставит на ноги, наклоняется и ласково целует в макушку. А родных детей графа из лодки достают слуги. Эрик никогда не вдавался в такие мелочи: он привык, что его балуют больше, чем других.
Вот зимняя охота незадолго до смерти отца. Жеребец Эрика пугается лесного духа и встаёт на дыбы, сбрасывая седока в пожухлую траву, припорошенную снегом.
— Эрик, откройте глаза! Мальчик мой дорогой, держитесь! На помощь! — раздаётся встревоженный голос графа.
Эрик чувствует, как граф расстёгивает на нём камзол и бережно ощупывает грудь. Ледяные снежинки покалывают обнажённую кожу. Сквозь мёрзлую землю в спину бьют копытами скачущие лошади. Граф тоже слышит приближающихся всадников и торопится: прижимается губами к открытому солёному рту. А потом они оба не могут избавиться от привкуса крови — Эрик целый день, а граф десять лет.
Позже, когда барона Линдхольма спрятали в Домском соборе под надгробием из каррарского мрамора, граф взял в привычку ежедневно навещать его сына. Они сидели в огромном пустом зале, пили кларет и дружески беседовали. Эти посещения никогда не затягивались, но всегда дарили взаимное удовольствие.
Они прервались неожиданно: граф пришёл раньше обычного и застал Эрика во внутреннем дворике. Молодой барон фехтовал с дворянином, жившим по соседству. Оба — без рубашек, в одних бриджах. Сталь певуче звенела в прозрачном вечернем воздухе, солнце вспыхивало на кончиках шпаг. Слуги бросили работать и расселись в тени, подначивая аристократов. Пот стекал по разгорячённым спинам фехтовальщиков, они тяжело дышали и беззлобно переругивались, пока Эрик не оказался зажатым между амбаром и колодцем. Досадливым жестом он отбросил шпагу и поднял руки:
— Я сдаюсь, сдаюсь! Вы лучший боец, признаю. Я проспорил!
— Ага! Давно бы так! — вскричал дворянин.
Он опустил шпагу и шагнул к Эрику, намереваясь пожать руку, но тот коварно воспользовался добродушием соперника и напал на него. С весёлым рычанием повалил навзничь, прижал всем телом к земле и победно рассмеялся:
— Есть оружие, которым я владею лучше, чем шпагой! Хотите посмотреть?
Слуги захохотали, а от ворот послышался скрипучий голос:
— Это же неприлично, Эрик! — Граф подошёл к «своему дорогому мальчику» и уставился на его взрослое сильное тело, словно впервые увидел. — Как вам не стыдно устраивать оргию на виду у прислуги?
Эрик вскочил на ноги, подтянул спадающие бриджи:
— Извините, Карл. Что вы сказали?
— Вы должны обращаться ко мне «ваша светлость», — успел сказать граф Стромберг, прежде чем позеленел от приступа неизвестной болезни.
Он развернулся и ушёл со двора, ступая тихо и нетвёрдо, словно слепой. Он показался Эрику стариком, хотя тогда ему было не больше сорока. С тех пор Стромберг не посещал Линдхольма с частными дружескими визитами.
Когда на террасе стемнело, а в зарослях сирени уснули соловьи, Эрик прошептал:
— Бедный Карл, в каком аду ты живёшь… — Поёжился и позвал: — Юхан!
— Я тут, господин. Хотите помыться? Или поесть?
— Нет. Приведи Сюзанну. Не хочу спать сегодня в одиночестве.