Страница 108 из 116
В каком предместье жили родственники покойного герра Гюнтера, барон помнил смутно, и только с помощью Юхана нашёл нужную усадьбу. Они добрались туда к обеду, но Эрика в дом не пустили. Новые русские подданные игнорировали вражеского шведского барона, который бродил по чужой земле и расспрашивал о чужих детях.
Эрик умолял о разговоре с Линдой. В глубине зажиточного крестьянского дома раздался пронзительный девичий визг, но старуха Гюнтер вышла на крыльцо и плотно прикрыла за собой дверь.
— Мы отдадим её в монастырь. Так пожелала её мать.
— Линда умрёт в монастыре! Вы её не знаете! Этот ребёнок привык к другой жизни, она не приспособлена к покорности и лишениям. Отдайте Линду мне, я её удочерю и передам свой титул.
Старуха ухмыльнулась:
— Вы скоро сами останетесь без титула. А, может, и без головы. А если выживете в войне, то куда вы потащите ребёнка — в Швецию? Что там будет делать маленькая немецкая девочка?
Эрик не мог не признать справедливости этих слов, но сердце его сжималось, когда он представлял взбалмошную Линду, привыкшую к марципановым зайчикам на завтрак, среди забитых детей аскетической религиозной общины, существование которой порицал даже калинский пастор.
Он вернулся в башню в угрюмом и подавленном настроении. Её больше не обстреливали: у графа кончились ядра, но Эрик услышал со стороны галереи подозрительный стук. Неужели солдаты Стромберга пытались прорваться на кухню с главного хода? Эрик вылез в окно, и точно: несколько грязных худых солдат кирками расчищали заваленный проход.
— Сколько можно?! — крикнул барон. — Оставьте меня в покое! Я вам не враг! Я такой же несчастный швед, как и вы!
Капитан поднял измождённое лицо и ответил:
— У нас приказ губернатора взять вас живым или мёртвым!
— Губернатор сошёл с ума! — Эрик заметил Стромберга на парапете надвратной башни и закричал громче: — Губернатор Стромберг — безумец! Слава богу, отец не дожил до этого позора! Слава богу, он не слышал ту ложь, которую придумал граф! Мой отец любил мою мать! Мой отец любил женщин, а с мужчинами предпочитал дружить!
Стромберг и глазом не моргнул, лишь отдал распоряжение, и ещё один отряд бросился на штурм башни Линдхольма. Эрик застонал. Обернулся к Гансу и Юхану:
— Их много, они до нас докопаются. Была бы у нас хоть маленькая пушечка!
— Пушек нет, — заявил Юхан.
— Но много сала, — задумчиво протянул Ганс. — Помню, когда я был маленьким, мы пошли в лес и взяли с собой…
— Ганс, дружище, покороче!
— Бочки с салом можно поджигать и кидать вниз.
Под звуки разбираемого завала они начиняли бочки пороховыми зарядами и протаскивали фитильки сквозь толщу сала. Вскоре они подтащили к окну в караулке десять самодельных бомб. Юхан поджигал, барон рассчитывал время горения, а Ганс командовал, куда кидать. Первая бочка отправилась в полёт раньше, чем фитилёк прожёг путь к пороху. Она упала в гуще солдат, никого не задев и застряв между каменными блоками, а удивлённые солдаты подошли поближе, разглядывая щедрый подарок. Многие не ели несколько дней, обходясь тремя глотками тухлой дождевой воды.
И тут бочка оглушительно взорвалась! Куски горящего сала вперемешку с деревянными щепками разлетелись во все стороны, ошпаривая людей кипящими брызгами и раня обломками. Раздались крики боли и ярости, но вскоре они стихли и внизу началась непонятная возня. Барон перегнулся из окна и увидел, как раненые солдаты поднимали с земли запылённые ломти сала, и, перекидывая с ладони на ладонь, жадно откусывали и глотали огромные куски. Капитан, чьё лицо заливала кровь из рваной раны на лбу, сидел на камне и облизывал смалец с грязных рук.
Эрик сжал зубы так сильно, что на скулах вздулись желваки. Он посмотрел на Стромберга, застывшего, как могильный памятник самому себе, и распорядился:
— Юхан, Ганс, тащите из кладовки бочки с салом. Без пороха.
Он свесился из окна и крикнул:
— Эй, внизу, отойдите. Я буду кидать сало, — и принялся скидывать одну бочку за другой.
Десятки тяжёлых пузатых бочек — гастрономический разврат Марты — гулко шлёпались к подножию башни. Какие-то разбивались, и белые ароматные куски прыгали по серым камням, какие-то укатывались к пустой конюшне. Солдаты завопили от радости, когда убедились, что пороха в сале нет.
— Раздайте голодным, капитан! И заставьте Стромберга сдаться. Мы проиграли! Не потому, что русские сильнее или храбрее нас, а потому, что Калин расколот надвое. Городские распри сделали нас лёгкой добычей. Мы всегда плевали на купцов из Нижнего города, а теперь они наплевали на нас. Сдавайтесь, спасайте себя, своих жён и детей!
Солдаты внимательно слушали пламенную речь барона. Они устали от осады, голода и болезней, и потеряли надежду на спасение. Слова барона затрагивали в ожесточившихся душах самые потаённые желания. Стромберг заметил перемену в их поведении, что-то гаркнул, но его никто не слушал.
— Я говорил с Меншиковым, он пропустит королевские корабли в нашу гавань, — продолжил барон. — Мы погрузимся и отплывём в Стокгольм. Никаких пленных, контрибуций и позорных условий, пятнающих воинскую честь. Мы просто сядем на корабли и поплывём домой! Заставьте Стромберга сдаться, или мы все умрём!
Граф вытащил пистолет, хладнокровно прицелился и выстрелил в барона. Пуля звонко ударила в балку над головой Эрика, обсыпав его каменными крошками. Он спрятался и сел на пол у окна. Закрыл лицо руками:
— Мы потеряли наш Калин. Мы должны вернуться на родину…
Он услышал, что солдаты перестали долбить кирками засыпанный вход на кухню, и слёзы выступили у него на глазах.
Он не знал, что произошло между Стромбергом и штабными офицерами, но видел, как всю ночь командование Верхнего города заседало в губернаторском дворце. Утром ворота надвратной башни ненадолго открылись, и солдат побежал в Ратушу с депешей. Стена, опоясывающая холм, опустела, лишь две старые гаубицы сиротливо жались друг к другу. Во всех домах началась оживлённая суета. Пришёл раненый в голову капитан и сообщил, что капитуляция назначена на завтра.