Страница 6 из 9
*****
Письмо успело найти Лиду, хоть и шло оно эти сто пятьдесят километров кривыми путями почти месяц. Батальонный почтарь переправил его в полк, оттуда отвезли в дивизию, где оно ждало пять дней визу военной цензуры, потом отправили обычной почтой через Вязьму в Москву. Там воеводовский треугольник кантовался долго и ушёл в Калинин лишь спустя неделю, и только из Калинина приехал во Ржев. Лида уезжать не хотела – казалось, что на фронте всё без изменений, зачем срываться с насиженного места и бежать куда глаза глядят? Она поговорила с соседками, те тоже не спешили куда-то ехать, а иные и вовсе доверительно сообщали, что никуда не поедут: зачем, мол, немцы тоже люди, как-нибудь уживёмся. Лида решила подождать, не торопить события. Куда бежать? Все родственники в Белоруссии, под Гомелем, а его уже сдали. Ютиться по чужим углам, у незнакомых людей?
Но пришлось, когда на окраине города начали рваться артиллерийские снаряды. Самолётов в небе не было. Она всё поняла и наконец решила уходить. Накануне свернулся тот самый госпиталь, мимо которого они ходили стирать бельё в Волге. И, собрав вещи, ушла с детьми знакомая из соседнего дома, у неё муж тоже был командиром. Поэтому, оставив Ржев в последний момент, побрела Лида по калининскому тракту, отягощённая самым минимальным скарбом и двумя девочками, младшей было-то всего три годика. Стояла холодная октябрьская погода, снаряды уже рвались и спереди, и сзади, и справа, и слева, фонтаны мокрой земли взметались вверх достаточно далеко пока, но всякий раз звуки взрыва заставляли вскрикивать маленькую Люсю.
Добротный, кожаный чемодан с металлическими уголками оттягивал руку, Нинин рюкзачок тоже был забит до отказа, Люся не отпускала от себя маму и временами просилась на руки. Они топтали грязную землю обочины, инстинктивно пытаясь втянуть голову в плечи, когда где-то падал очередной снаряд. Несколько раз даже Лида, бросая на ходу чемодан, буквально толкала в мерзкую грязищу дочерей, стараясь накрыть их своим телом. Они поднимались все измазанные липкой жижей, но время было слишком дорого, даже не пытались отряхнуться, лишь стирали грязь с лица, Люся, правда, больше размазывала её по личику и вскоре стала походить на маленького индейца с боевой раскраской. Мать сознательно вела детей не по дорожному булыжнику, и нередкие автомобили, забитые ещё во Ржеве такими же, как они, но более удачливыми беженцами, стали тому причиной. С промоченной осенними дождями обочины было легче и быстрее прыгать в глубокий кювет в случае чего. И в какой-то момент, когда показалось, что снаряды начали ложиться ближе и кучнее, они так и сделали – сидели там кружочком с четверть часа, – Лида прижимала к себе детей покрасневшими от холодного ветра руками: так, вместе, они старались согреться.
Часа полтора, может, больше, они плелись среди полей пригородных колхозов и небольших перелесков, с замиранием сердца слушая свист летящей смерти и пытаясь угадать её траекторию. Наконец дорога углубилась в густой лес и обстрел прекратился. Можно было перевести дух и хоть немного успокоиться. Но полного спокойствия обрести не удавалось – впереди их ждала неизвестность: ни наших, ни немцев они не видели, только деревья с голыми ветвями стояли по краям дороги. Ни одна машина их уже не обгоняла.. Тут Лида ощутила своим собственным нутром, что тишина тоже бывает пугающей. Однако выбора всё равно не было, и, передохнув, они снова потопали, только теперь уже по замощённой проезжей части. Навстречу тому, о чём могли лишь догадываться.
Всего этого Павел не знал. После многочасового ожидания его прооперировали в дивизионном медсанбате. Он очнулся только на операционном столе, в полумраке увидел смутные очертания лиц склонившихся над ним людей, кто-то быстро прокричал какие-то непонятные слова, он даже не почувствовал укола, его левую ладонь стала поглаживать чья-то рука, и он снова отключился. Врачи извлекли пулю калибра 7,9 миллиметра, чьи-то заботливые руки со вспухшими от многолетних трудов венами перевязали его плечо застиранными бинтами. Воеводова подержали на медсанбатовской койке в большой двадцатиместной палатке несколько дней и отправили в Дорогобуж, где раненого лейтенанта вместе с сотнями других, таких же как он, окопных страдальцев погрузили в санитарный поезд. Мысль о том, эвакуировалась ли жена с детьми, преследовала его долго. Начался длительный процесс выздоровления, оно проходило нелегко. В горьковском эвакогоспитале рана вновь открылась от неловкого движения, и Воеводову снова на две недели прописали постельный режим. Он лежал и думал о своих – о Лиде и девочках. С фронта приходили неутешительные вести, Ленинград стиснуло кольцо блокады, на юге сдали Киев. В центре пока фронт стоял, но следовало готовиться к худшему – немцы никак не могли оставить замыслы войти в Москву, а Ржев располагался прямёхонько на пути к ней, если двигаться с запада.
Ранение было тяжёлым и доставило младшему лейтенанту Воеводову много страданий, но, скорее всего, оно спасло ему жизнь. Дивизия, пополненная после августовских боёв, в октябре, в самом начале немецкого наступления на Москву под кодовым названием «Тайфун», попала в страшное вяземское окружение. В кольце оказались пять армий, практически всё, что имели на этом направлении Западный и Резервный фронты. Прорваться удалось немногим. Бесполезно советское командование пыталось организовать какой-то общий центр сопротивления. Солдаты были уже деморализованы и не смогли оказать должного отпора врагу. Штаб-квартира фюрера потом заявила о шестистах тысячах пленных, цифры, конечно, преувеличенные, но тем не менее на этом направлении Западный фронт перестал существовать, и срочно вызванному из Ленинграда Жукову пришлось, буквально «на коленке», создавать в районе Можайска, уже прямо перед Москвой, новую линию обороны.
Так и 244-я дивизия, потеряв четверть состава в безрезультатных попытках вырваться из кольца, была рассечена ударами противника, потеряла управление. Тогда выжившие командиры полков и батальонов сказали подчинённым: «Выходим малыми группами!» – и бросили их. Почти все погибли или попали в плен, вышли единицы. В плену в первую военную зиму красноармейцев, содержавшихся почти без еды и тепла во всяких сараях, вроде примитивных строений конторы «Заготскот» в Вязьме, поумирало больше половины, выживших в следующем году отправили в Германию работать на заводах вместо мобилизованных на Восточный фронт немцев. Таким «арбайтерам» повезло немного больше, значительная часть их дожила до Победы, но не до освобождения. Одни лагеря сменились для многих солдатиков несчастного сорок первого другими. Там тоже было несладко, но хотя б кормили.
Однако всего этого Павел Воеводов не мог знать. Первое письмо из госпиталя он написал лишь во второй половине сентября, когда вскрывшаяся рана стала заживать, и он мог спокойно сообщить о своём ранении. Но почта работала отвратительно, письмо вернулось в ноябре с пометкой «Адресат на оккупированной территории». Ржев сдали 14-го октября, об этом на следующий день сообщило Совинформбюро спокойно-трагическим голосом Левитана. Все нити, связующие Воеводова с семьёй, были порваны. Теперь он не знал, где они, что с ними, живы ли, хотя о последнем Павел Петрович предпочитал даже не задумываться. Он только корил себя за задержку с письмом: написал бы сразу, и Лида успела бы получить весточку, которую она, конечно, ждала с нетерпением. Семья узнала бы его адрес, а теперь, даже если смогла эвакуироваться, то найти отца семейства в этой огромной, переполошившейся и перемешавшейся стране никто не мог. Отныне и до какого, Бог его знает, срока они были обречены на взаимное неведение, незнание и бесконечные переживания вслепую! Павел имел возможность лишь предполагать, как складывается судьба Лиды и девочек, а они, в свою очередь, могли только надеяться на лучшую долю для любимого мужа и отца, лучшую, нежели смерть в чистом поле или в забытом богом и людьми, затянутым зелёной тиной болоте. Шла жесточайшая в истории война, она не щадила никого, погибали все подряд – простые солдаты и генералы новорожденные младенцы, и немощные старики.