Отравители

– Чего она боится? – спросил Дегре, затем коснулся скрытого атласом плеча расстроенной дамы. – Мадемуазель, вы не должны так свободно говорить передо мною и перед вашим аптекарем. Разве у вас нет здесь друзей, тех, кому вы могли бы довериться?

Она подняла залитое слезами гладкое, жемчужно-бледное лицо и посмотрела на него, как будто не понимая, кто он, затем, пробормотав: «Ах, да, агент полиции», – позволила ему поднять ее на ноги. Ему пришлось обнять ее, настолько сильно она дрожала.

– Можете ли вы сказать мне что-нибудь? – спросил он. – Мадемуазель Жакетта мертва, может быть, еще можно спасти других от ее судьбы. Можете ли вы пролить хоть какой-то свет на эту тайну?

Мадемуазель де Фонтанж покачала головой. Ее белокурые волосы ниспадали на воротник тонкого кружева и светлое атласное платье. Она была как белая роза, промокшая в грозу, и молодой человек глубоко сочувствовал ей. Месье де ла Рейни сказал, что она так одинока, занимает такое высокое положение, открыта таким соблазнам…

– Позвольте мне увести вас отсюда, мадемуазель.

– Нет, нет, я останусь, я хочу остаться около Жакетты. – Она полуиспуганно-полунепокорно посмотрела на аптекаря. – Вы, месье, тоже должны уйти. После того, как вернется добрая монахиня, мы с ней вместе будем молиться.

– Идёмте, – сказал Дегре итальянцу, и они вдвоем вышли из комнаты. Серая монахиня проскользнула обратно, и снова послышался голос мадемуазель де Фонтанж, рыдающей за стиснутыми пальцами сложенных для молитвы рук:

– Спаси меня, спаси меня! О, Господи, спаси меня!

В величественном темном коридоре Дегре увидел доктора Рабеля, спешащего к комнате больной, и поприветствовал его сдержанной улыбкой.

– Странно, что мы встретились опять так скоро, доктор. – Он дотронулся до своего перевязанного лба. – Я очень благодарен вам за заботу. Как видите, я теперь вполне снова на ногах.

Доктор Рабель, который при дневном свете оказался маленьким человечком, похожим на сову, серым и с мягким взглядом, невозмутимо произнес:

– А, месье агент полиции! Как я понимаю, вы расследуете тайну бедной мадемуазель Жакетты. Я слышал, что доктор Акен осматривал ее, пока я был в больнице.

– Слишком поздно, доктор, она умерла несколько минут назад, – перебил его Дегре.

Доктор Рабель, как будто совсем не удивившись, пожал плечами.

– Что же, я могу избавить вас от необходимости тратить силы на дальнейшее расследование этого дела, – произнес он доверительным тоном, тыча пальцем в грудь молодого человека. – Это была любовная связь, понимаете, и она довольно плохо закончилась. Мадемуазель Жакетта отчаянно пыталась спасти то, что молодые дамы называют честью, поэтому с отцовской помощью придумала эту довольно глупую историю. Вот и все, любовная связь, – повторил доктор с более широкой улыбкой, – и только-то.

– Слишком обычное дело, чтобы звать на помощь полицию, – сухо заметил Дегре.

– И верно. – Доктор взял понюшку табака. – Жаль только, что это произошло в покоях мадемуазель де Фонтанж. Все было очень плохо организовано. Итальяночка могла сохранить и любовника, и ребенка, и честь, если бы подготовилась более тщательно. Вот так обстоят дела, дорогой мой господин, и, боюсь, вы впустую потратили время.

– Мадемуазель де Фонтанж, кажется, очень расстроена, – сказал Дегре, глядя из окна, у которого они стояли, на серый дождь над Парижем и серую реку, в которой отражались редкие огни фонарей, установленных на парапете.

– Это понятно, – добродушно ответил доктор Рабель. – Бедная маленькая Жакетта пала жертвой соблазнов, ее заманил какой-то очаровательный любовник. Мадемуазель де Фонтанж тоже может попасть в подобную ситуацию. Она в трудном положении, ее некому защитить. – Доктор вновь пожал узкими округлыми плечами. – Неудивительно, что эта трагедия так ее потрясла.

– Что вы знаете об отце, итальянском аптекаре? – спросил Дегре, так располагаясь в узком коридоре, чтобы доктор никак не мог протиснуться мимо него.

– Он довольно безобидный, – вежливо ответил доктор. – И по-своему способный. Он поставляет мне много полезных снадобий, которые привозит из Италии.

– Он сейчас со своей дочерью, – улыбнулся молодой агент полиции. – Несомненно, доктор, он будет рад вашему утешению.

3. Инноченцо, племянник папы

Дегре повернулся и последовал за пажом, ожидавшим, чтобы проводить его обратно к двери, через которую он вошел в Лувр. Сумрак, великолепие и безмолвие огромного дворца подавляли его, к тому же он был опечален смертью Жакетты и по-детски безутешным горем ее госпожи. Будучи сам человеком порядочным и сдержанным, он почувствовал, как его охватило отвращение к этому обществу, в котором, несмотря на внешнюю веселость и блеск, были возможны такие ужасы. Да, ужасы, ведь сколько бы ни было правды в рассказе доктора Рабеля, было ясно, что одну из этих девушек погубили, а другая насмерть перепугана из-за тайных интриг, разжигаемых честолюбием, жадностью и похотью.

Паж повел Дегре через просторную гостиную, погруженную в полумрак. Огонь в высоком камине с вытяжкой догорел до красных углей, но тяжелые занавеси темно-багряного венецианского разрезного бархата на высоких окнах, за которыми открывалась серая мрачная панорама Парижа под темным небом, все еще не были задернуты.

Навстречу Дегре через гостиную шел молодой человек исключительно привлекательной наружности. Он был одет с почти клерикальной простотой, его гладкие темные волосы падали на жестко накрахмаленный полотняный воротник. В руках он держал книгу, заложив страницы длинными пальцами. Неприязненно взглянув на Дегре, этот господин воскликнул:

– Агент полиции в Лувре!

– Да, месье, меня послали расследовать это прискорбное дело.

– Дело мадемуазель Жакетты? – спросил он печально. – Она жива?

– Нет. Я только что присутствовал при ее кончине.

Молодой человек перекрестился, по его безмятежному лицу прошла легкая судорога отвращения.

– Двор Франции – это одно из преддверий ада, – умиротворенно произнес он. – Я не завидую шефу полиции.

– Вы очень прямолинейны, месье.

– Возможно оттого, что мне нечего бояться, – вздохнул тот, с учтивым поклоном отворачиваясь к гаснущему камину.

– Вы счастливец, – ответил Дегре и вышел из мрачной гостиной вслед за пажом. – Кто этот господин? – спросил он у мальчика в коридоре.

– Маркиз Инноченцо Пиньята, племянник Его Святейшества папы.

– Он здесь с дипломатической миссией?

– Нет, месье. Папа послал его к королю по личному делу. Все его уважают, говорят, что он мог бы стать кардиналом, если бы захотел.

– Он ведет очень вольные речи.

– Да, месье, король позволяет ему все, как позволяет все месье Боссюэ. Все думают, что король считает месье Пиньяту святым.

– Может быть, он и есть святой, – ответил Дегре. Суровый и безмятежный молодой итальянец, с такой холодностью презирающий окружающую его атмосферу порока, произвел на него сильное впечатление.

«Возможно, – подумал молодой агент полиции, – король уважает его за то, что он говорит его величеству правду. Хорошо, что хоть кто-то это делает».

Они подошли к боковой двери, через которую Дегре впустили во дворец, и паж, отворив ее, оставил его на промокшей ступени.

На город уже опустились сумерки, редкие фонари вдоль реки тускло сияли сквозь поднимающийся туман. Моросил холодный дождь, время от времени налетали порывы ветра.

Дегре чувствовал себя запутавшимся, неудовлетворенным и подавленным сознанием неудачи. Его неотступно преследовали мысли о событиях минувшей ночи – кучер-негр, испуганная девушка…

Он вспомнил последние слова несчастной Жакетты, но они казались ему лишенными смысла, и он опасался, что это был лишь лепет сломленного, умирающего существа. Что она имела в виду, говоря о Мастере, петухе, гвоздике, англичанине или итальянце? Может быть, это действительно была лишь грязная история, достаточно распространенная при распущенном дворе, и несчастная девушка умерла так, как сказал доктор Рабель, – от последствий тайной любовной интриги. Возможно, ее любовник был иностранцем, англичанином или итальянцем, возможно, пение петуха было принятым между ними сигналом для тайных встреч, столь очаровательных и нежных вначале и столь ужасных и тревожных впоследствии. Возможно, букетик гвоздик был первым залогом ее любви к нему.